Анна Шипилова

его тепло для нее как кость для собаки — хочется впиться и грызть

Рите становится его жалко, и она забывает, каково это — зажимать уши, пока он кричит, громит комнату в очередной съемной квартире, в которую и заходить-то страшно.

Девятилетняя Рита сидит на табуретке и раскачивается на двух ножках, испуганно глядя на маму.

— А папа вернется? — спрашивает Рита и, не дождавшись ответа, продолжает: — Хорошо без него, правда?

Мама поворачивается и дает ей пощечину.

— Никогда так не говори и даже не думай. Конечно, папа вернется. Погуляет, погуляет и вернется — здесь его дом, его семья. Нужно быть мудрее.

Она гордо улыбается и смеется, потом поднимается на цыпочки и касается его губ своими. Он чувствует — влажные — и вспоминает, что надо закрыть глаза

сжимая пальцы ног внутри ботинок. Мороз пробирается внутрь, обмораживая что-то кроме кожи, что-то более жизненно важное, отчего все вокруг становится безразличнее и тупее.

Теперь нам надлежало жить вместе, вдвоем, смотреть друг на друга, терпеть усталость, гнев, дерьмо друг друга, умиляться сказочной красоте. Моя последняя новая кошка, наследство, оставшееся от распавшейся на кусочки ледяной мозаики чужой жизни, целеустремленно глядела в законный мрак.
Я же смотрела на то, как она смотрит.

Из зеркального серванта на нее смотрела мама. Но на кого «на нее»? Но кто на кого

Признаться в том, что не любишь своего ребенка, не каждая женщина отважится. Но ценность собственной жизни не может равняться масштабам материнской любви вот к этому розовому с заколочками существу. Может, позже она родит себе новую, ее собственную, девочку. Лучше мальчика. А может, и вовсе обойдется без детей. Для чего они? Чтобы сбежать от себя? Себя продолжить?

А мне нравилась свобода самой выбирать досуг и не переживать, что другой может его не одобрить.

Сначала рассуждает как девочка: навести порчу, подсыпать яда или обколоть ботоксом, чтоб затвердели все мышцы. Потом начинает мыслить по-мужски: конечно, ружье — как она сразу-то не подумала.