Ричард Фейнман

У меня есть друг, художник, и порой он принимает такую точку зрения, с которой я не согласен. Он берет цветок и говорит: «Посмотри, как он прекрасен». И тут же добавляет: «Я, будучи художником, способен видеть красоту цветка. Но ты, будучи ученым, разбираешь его на части, и он становится скучным». Я думаю, что он немного ненормальный.

Во-первых, красота, которую видит он, доступна другим людям – в том числе и мне, в чем я уверен. Несмотря на то, что я, быть может, не так утончен в эстетическом плане, как он, я все же могу оценить красоту цветка. Но в то же время я вижу в цветке гораздо больше него. Я могу представить клетки внутри этого цветка, которые тоже обладают красотой. Красота существует не только в масштабе одного сантиметра, но и в гораздо более малых масштабах.

Существуют сложные действия клеток и другие процессы. Интересен тот факт, что цвета цветка развились в процессе эволюции, чтобы привлекать насекомых для его опыления; это означает, что насекомые способны видеть цвета. Отсюда возникает новый вопрос: существует ли эстетическое чувство, которым обладаем мы, и в более низких формах жизни? Знание науки порождает множество интересных вопросов, так что оно только увеличивает восторг, тайну и благоговение, которое мы испытываем при виде цветка. Только увеличивает. Я не понимаю, каким образом оно может уменьшать.

У нас дома была «Британская энциклопедия». Когда я был маленьким, отец обычно сажал меня на колени и читал мне статьи из этой энциклопедии. Мы читали, скажем, о динозаврах. Книга рассказывала о тиранозавре рексе и утверждала что-то вроде: «Этот динозавр двадцать пять футов в высоту, а ширина его головы – шесть футов».

Тут мой папа переставал читать и говорил: «Давай-ка посмотрим, что это значит. Это значит, что если бы он оказался на нашем дворе, то смог бы засунуть голову в это окно». (Мы были на втором этаже.) «Но его голова была бы слишком широкой, чтобы пролезть в окно». Все, что он мне читал, он старался перевести на язык реальности.

Кроме того, мы обнаружили, что можно извне объективно проверить, как работает мозг: для этого не нужно спрашивать человека, как он считает и полагаться на его собственные наблюдения за собой; вместо этого нужно наблюдать за тем, что он может делать и что не может во время счета. Этот тест абсолютно точен. Тут невозможно схитрить.

Этой реакции я научился у своего отца: не признавай абсолютно никаких авторитетов; забудь, кто это сказал и, вместо этого, посмотри, с чего он начинает, чем заканчивает, и спроси себя: «Разумно ли это?»

это не был какой-то непонятный политический вопрос; чтобы его понять, не нужно было знать историю. Читать обо всем этом было все равно, что уходить в другой, чудесный мир, о котором не знает никто, и где удовольствие получаешь не только от изучения самой сути вопроса, но и от того, что, благодаря этому, становишься уникальным.

Я сказал: «Мы должны выслушивать мнения других людей и принимать их во внимание. Но если они неразумны и если мы считаем, что они ошибочны, то на этом все!»

Эстетическая вещь имеет определенные очертания, определенный характер, который я не могу описать. И поскольку описать это невозможно, я подумал, что в этом ничего нет. Однако из того опыта я узнал, что в этом что-то есть — и это очарование, которое я с тех самых пор питаю к искусству.

Теоретически, планы могут быть хорошими. Но никому не известна причина глупости правительства — и пока эту причину не найдут (и не отыщут способ ее устранить), все идеальные планы будут уходить в зыбучий песок.

здесь высказывают и серьезно обсуждают такую бессмыслицу, что я ввязываюсь в споры не только на официальных заседаниях (скажем, за обедом), но и всякий раз, когда кто-нибудь задаст мне вопрос или начнет рассказывать о своей «работе». «Работа» всегда: (1) совершенно непонятная, (2) смутная и неопределенная, (3) что-то правильное, что очевидно и не требует доказательств, но разрабатывается в процессе длительного и сложного анализа и представляется в виде важного открытия; или (4) претензия, основанная на глупости автора, на то, что какой-то очевидный и правильный факт, который был принят и неоднократно подтверждал себя в течение многих лет, на самом деле, ложен (эти самые ужасные: не существует аргументов, с помощью которых можно убедить идиота); (5) попытка сделать что-то, вероятно, невозможное, но точно бесполезное, которая, как это выясняется в конце, провалилась (прибывает и съедается десерт); (6) или просто ошибки. В эти дни «в данной области» наблюдается оживленная деятельность, но эта «деятельность», главным образом, заключается в том, чтобы показать, что предыдущая «деятельность» кого-то другого привела к ошибке, или в том, что бесполезно или ничего не обещает. Они напоминают кучу червяков, которые пытаются выбраться из бутылки, забираясь друг на друга. Дело не в том, что предмет изучения сложен, а в том, что хорошие люди заняты чем-то другим. Напоминай мне, чтобы я больше не ездил на конференции по гравитации!

Однако у нас, в военно-воздушных силах, есть одно правило: проверь шесть.

Он пояснил: «Парень ведет самолет, глядя по сторонам, и чувствует себя в полной безопасности. Другой парень поднимается выше него и летит за ним (в «шесть часов» «двенадцать часов» находится непосредственно впереди) и стреляет. Именно так сбивают большинство самолетов. Думать, что ты находишься в безопасности, очень опасно! Где-то все равно есть слабое место, которое нужно отыскать. Всегда нужно проверять шесть часов».