Нина Николаевна Федорова

Они все еще писали статьи и произносили речи, а мы уже видели лазареты и умирающих; они все еще твердили, что нет ничего выше, чем служение государству, а мы уже знали, что страх смерти сильнее.

— Нет, можем, и много! — с жаром шепчет она. — Мы можем портить станки, можем работать плохо и медленно, можем срывать их плакаты и расклеивать наши, которые скажут людям, как их обманывают. — И еще тише: — Но самое главное — мы не такие, как они, и никогда не станем такими, не станем думать, как они. Не станем нацистами, пусть даже они завоюют весь мир!

вымышленные образы обычно оказываются живее и реальнее своих творцов

Ах, если б нам почаще говорили, что вы такие же несчастные маленькие люди, как и мы, что вашим матерям так же страшно за своих сыновей, как и нашим, и что мы с вами одинаково боимся смерти, одинаково умираем и одинаково страдаем от боли! Прости меня, товарищ: как мог ты быть моим врагом? Если бы мы бросили наше оружие и сняли наши солдатские куртки, ты бы мог быть мне братом, — точно так же, как Кат и Альберт

Случайность — всего лишь иная форма судьбы… возможно, более привлекательная, но и более неизбежная

– Этого нельзя простить, никогда, – сказал кто-то позади Гребера.
Он обернулся. Женщина в красивой кокетливой шляпке, не отрываясь, смотрела на детей.
– Никогда! – повторила она. – Никогда! Ни на этом свете, ни на том.
Подошел патруль.
– Разойдись! Не задерживайся! А ну, разойдись! Марш!
Гребер пошел дальше. Чего нельзя простить? – размышлял он. После этой войны так бесконечно много надо будет прощать и нельзя будет простить! На это не хватит целой жизни. Он видел немало убитых детей, больше, чем здесь, – он видел их повсюду: во Франции, в Голландии, в Польше, в Африке, в России, и у всех этих детей, не только у немецких, были матери, которые их оплакивали. Но зачем думать об этом? Разве сам он не кричал всего час тому назад, обращаясь к небу, в котором гудели самолеты: «Гады, гады!»

– Оставайся. Пусть горит.
– Отчего? Еще есть время.
– Пусть горит. Тогда всему конец. Так надо.
– Чему конец?
– Прошлому. Нам с ним нечего делать. Оно нас только связывает. Даже хорошее, что в нем было. Нам надо начинать все заново. Наше прошлое обанкротилось. К нему нет возврата.

Удивительно, как легко отказываешься от того, с чем вчера, думалось, невозможно расстаться

действуй, пока никто не успел тебе запретить.

– Мне кажется, для нашего возраста у нас слишком большой опыт отчаяния. Давай забудем о нем.
– И слишком большой опыт забвения, – сказала Элизабет. – Давай забудем и о нем.
– Идет!