Кен Кизи

Нет, у книги нет иммунитета против обложки.

«Зачем вообще желать проснуться мертвым?» Если вся наша славная суета с рождения до смерти — единственная из доступных нам сует… если наш великий и чарующий Жизненный Полет — в любом случае столь краткая черточка в сравнении с эпохами минувшими и предстоящими, как можно брезговать хоть несколькими драгоценными мгновениями?

Постель — будто скорлупа, хранящая зернышко тепла, из которого так не хочется прорастать…

Потому что, как быстро ни вертись, удар в спину невозможно встретить лицом к лицу.

– В чем секрет хорошего афериста – он соображает, чего пижону надо и как внушить пижону, что он это получает. Я это понял, когда работал лето на разъездных аттракционах. Подходит к тебе фраер, ты щупаешь его глазами и говоришь: «Ага, вот этот хочет думать про себя, что никому не даст спуску». И каждый раз, когда ты обдурил его и он на тебя рявкает, ты пугаешься до смерти, дрожишь, как заяц, и говоришь ему: «Ради бога, уважаемый, не волнуйтесь. Следующая попытка за наш счет, уважаемый». И оба получаете то, что вам надо

Он дал им выиграть, и все мы, наблюдавшие за игрой, это понимаем. Игроки тоже понимают. Но у тех, кто сейчас сгребает к себе сигареты – не выигранные, а только отыгранные, потому что это с самого начала были их сигареты, – у всех до одного такая усмешка на лице, как будто они самые ловкие шулера на Миссисипи

– Сестра, позвольте вам помочь.
И рука цвета сырого мяса, вся в шрамах и наколках, лезет в дверь поста.

Поет! Всех огорошил. Ничего подобного в этом отделении не слышали многие годы. Большинство острых в спальне приподнялись на локтях, моргают и слушают. Они переглядываются и вздергивают брови. Как это санитары его не заткнули? Почему они обращаются с новеньким не как со всеми? Он же человек, из плоти и крови, так же может слабеть, бледнеть и умирать, как все мы. Живет при тех же законах, налетает на такие же неприятности; ведь из-за всего этого он так же беззащитен перед Комбинатом, как остальные.
Но он не такой, и острые видят это, не такой, как все, кто приходил в отделение за последние десять лет. Не такой, как все, кого они знали на воле. Может, он такой же беззащитный, только Комбинат его почему-то не обработал.
«Фургоны погружены, – поет он, – кнут в руке…»[4]
Как он сумел отбрыкаться? Может быть, Комбинат не успел вовремя добраться до него – так же как до старика Пита – и вживить регуляторы. Может быть, он рос неприрученным, где попало, гонял по всей стране, мальчишкой не жил в одном городе больше нескольких месяцев, поэтому и школа не прибрала его к рукам, а потом валил лес, играл в карты, кочевал с аттракционами, двигался быстро и налегке и ускользал от Комбината, так что ему не успели ничего вживить. Может быть, в этом все и дело – он ускользал от Комбината, как вчера утром от санитара ускользал, не давая ему вставить градусник, – потому что в движущуюся мишень трудно попасть.

Даже Макмерфи, по-моему, не понимает, что его туманят. А если и замечает, то не показывает своего беспокойства. Старается никогда не показывать своего беспокойства персоналу; знает, что если кто-то хочет тебя прижать, то сильнее всего ты досадишь ему, если сделаешь вид, будто он тебя совсем не беспокоит

Макмерфи думает, что он в безопасности, пока способен смеяться