П.С. Козеренко

твои глаза должны быть на уровне детских глаз.

писал поэт Кавафис:

Для некоторых наступает день,
когда они говорят или великое ДА,
или великое НЕТ

Один из проектировщиков Аушвиц-Биркенау был выпускником Баухауса — Хогвартса архитектуры двадцатого века.
Парень проводил время в просторных, залитых солнцем аудиториях, которые мы знаем по тысячам фотографий. Сидел на мебели из гнутых труб. В столовой Баухауса ел с квадратных тарелок. Прилежно выполнял студенческие проекты. Изучал теорию современной урбанистики. А позже применял ее, планируя расположение бараков и объектов, которые обозначил на чертежах как «душевые специального назначения».
В 1972 году против него даже возбудили процесс, но венский суд его оправдал (какая неожиданность)

На протяжении десяти с лишним лет я встречаю это определение в описании разных продуктов и проектов и не перестаю удивляться. Мы больше не говорим, что предмет удобный, функциональный и красивый. Допуская, что он может быть «дружественным», мы меняем порядок вещей. Когда-то человек любил свои предметы и инструменты. Теперь же предметы решают, проявить ли к нам благосклонность. Или хотя бы терпимость. Не слишком усложнять нам жизнь. То же касается учреждений, мест, действий:

● Дружественный город.
● Дружественное государство.
● Дружественный отель.
● Дружественная бухгалтерская фирма.
● Дружественные покупки.

И — сияющие улыбки с каждого сантиметра экрана. Словно мы умоляли жидкокристаллическую матрицу удостоить нас улыбки.
— Полюби меня, полюби! Или хотя бы сделай вид, что любишь

Можно выразить это короче. История польской школы плаката началась в сороковых годах, еще в Лодзи (Варшава лежала в руинах). Эрик Липинский так вспоминал свой первый заказ:
Киноафиши тогда считались продукцией второго сорта, и уважающий себя график счел бы такую работу унижением.
Но вскоре Генриху [Томашевскому] пришла идея, что можно согласиться на предложение «Польского фильма» при условии, что мы не будем штамповать типичные плакаты с огромными лицами и фигурами актеров и что наши афиши будут представлять собой графическую композицию, где источником вдохновения станет сюжет фильма. Мне очень понравилась эта идея, понравилась она и начальнице (…) Марине Сокорской, которая приняла ее безоговорочно, несмотря на протесты профессиональных кинематографистов.
Графики выиграли у свободного рынка (в не совсем честной борьбе). Они торжествовали несколько десятилетий, не подозревая, что где-то в глубине зреет сопротивление.
Великолепный плакатист рассказывал, как в семидесятых работал на Главное управление кинопроката. Когда чиновницы, занимавшиеся заказами, уже прониклись к нему симпатией, они вытащили из-за шкафа свое самое главное сокровище — настоящий американский плакат с огромными лицами, фигурами актеров и закатом. Развернули рулон и спросили:
— Как вы думаете, мы в Польше когда-нибудь доживем до такого?
Ну вот, мы дожили

Ну и у них был секс. «А у нас секса нет!» (74) — заявила 17 июля 1986 года советская участница телемоста Ленинград—Бостон, чем, очевидно, сделала упадок СССР неизбежным. Заметим в скобках, что вопрос касался секса в рекламе, и какой-то находчивый ленинградец быстро добавил: «Секс у нас есть, у нас рекламы нет». Но в историю вошел первый ответ

«Даже в самом заезженном жанре можно сказать что-то новое», — говаривал мой приятель Анджей Й. И это правда. Ничто не за-канчивается. Из самых что ни на есть заез-женных, намозоливших глаза и банальных средств может получиться новый оригинальный проект

Дизайну не требовалось спасать народы и людей. Достаточно того, что он помогал постичь но-вое искусство разговоров ни о чем, предшествующих сути беседы. То есть денег

Личность художника наполняла плакаты. Отпечатывалась в каждой букве, запятой, диакритическом знаке. Польский дизайн был очень личным бизнесом.
И, может быть, поэтому самые интересные послевоенные проекты сделали художники, которые не умели рисовать. Или не любили. Они не убегали в уютный мир утонченности рисунков и графического мастерства

Думаю, мы склонны идеализировать новую эпоху. Как дети в начале учебного года, с комплектом учебников и чистыми тетрадями, пытаемся угадать, чего от нас хочет учительница. И верим, что наши усилия будут вознаграждены.
Поэтому лучшие произведения — гамбургеры и графические проекты — у нас получаются тогда, в начале, пока мы еще не открыли истинные правила игры и не научились экономить силы. Пока эпоха не объяснила, чего же она на самом деле от нас ждет. А ждет она совсем немногого.