Элла Венгерова

Приветствую вас, господа хорошие!

Мы вам представим далекое прошлое,

Когда человек был врагом человеку

И войны велись испокон веку,

И много опасностей в жизни таилось.

Признаемся: в пьесу мораль не вместилась,

Уроков для жизни извлечь невозможно,

Кто хочет уйти — уходи, пока можно.

Двери зала с шумом распахиваются.

Я предупредил.

Двери зала закрываются. Клоун снимает маску, под ней череп.

Ничего смешного

В том, что мы с вами делаем снова.

Неоптолем

Дрожать за жизнь? Я не затем живу.

Одиссей

Бывают вещи, что дороже жизни.

Одиссей

Ты крови жаждешь? Руку поцарапай.

мое замешательство еще усилилось, когда, продолжив путь, я заметил, что все без исключения указатели на развилках и перекрестках не имели надписей. Ни названий населенных пунктов, ни расстояний. Только немая стрелка в том или ином направлении. Если путник следовал своему инстинкту, то раньше или позже обнаруживал, что дорога все дальше отклоняется от цели, которую он наметил.

Но чем ближе я подходил к этим руинам, тем быстрее испарялось представление о таинственном острове мертвецов; я воображал себя среди руин нашей собственной цивилизации, уже погибшей когда-то в будущем.

Невидимость и непостижимость того, что нами движет, была в конечном счете бездонной тайной и для Томаса Брауна, смотревшего на наш мир только как на силуэт иного мира

как триста лет спустя они восхищали Хорхе Луиса Борхеса, издателя полной версии «Книги о вымышленных существах», впервые опубликованной в 1967 году.

Стареет даже само время. Пирамиды, триумфальные арки и обелиски – это колонны из тающего льда. Даже те, что нашли свое место среди небесных созвездий, не могут держаться вечно. Нимрод исчез в Орионе, Осирис – в Сириусе. Самые великие роды едва ли пережили три поколения. Поставить свое имя на каком-то творении еще не значит гарантировать право на воспоминание о себе. Что, если как раз лучшие из людей исчезли без следа? Кто знает… Семя мака всходит повсюду, и, когда в один прекрасный летний день на нас неожиданно, как снег на голову, сваливается беда, мы желаем себе хотя бы забвения.

дно дело – прочесть в газетах о так называемых unemployment blackspots[11], и совсем другое – брести темным вечером мимо рядов унылых домов с изувеченными фасадами и уродливыми палисадниками.

Я часто спрашивал себя: что, если душевное оледенение и опустошение – в конечном счете предпосылка возможности с помощью некоего головокружительного трюка заставить мир поверить, что бедное сердце все еще охвачено пламенем?