Петер Ханс Тирген

Штольц является восхвалением немецкого прилежания, типом, сотворением которого Гончаров на все времена заслужил нашу [немцев] благодарность»

Чаще всего остается без всякого внимания, что Гончаров в образе Штольца хотел изобразить как раз не стопроцентного немца, а именно некий симбиоз из якобы лучших черт, присущих немцам и русским

И конечно, Гончаров в течение многих десятилетий находился в тени той всеобщей эйфории вокруг имени и творчества Достоевского, которая долгое время царила в Германии.

Тем самым он воспроизводит мировоззрение своих обломовских предков, которые даже теоретически никогда «не представляли себе другого житья-бытья <...> другой жизни и не хотели» (ч. I, гл. 9).

Самосознание человека как акт самоидентификации осуществляется только в рядоположении, со- или противопоставлении (следовательно, как корреляция и/или конфронтация) с «другим», который может представлять собой «родственное ты» или «чуждое визави»

Этим кажущимся великодушием замаскирована чрезмерная склонность Обломова к пассивности

И прибавляет: «Любопытно, что проблема Других никогда по-настоящему не исследовалась реалистами» [644]. Пожалуй, Сартр мог бы найти опровержение своего утверждения у прозорливого реалиста Гончарова, написавшего в своем романе о самосознании, о «человеческом назначении

Сартр начинает последнюю часть трактата «Бытие и Ничто» утверждением: «Обладание, действие и бытие — главные категории человеческой реальности» [664]. Обломов и обломовцы утратили эти основополагающие категории.

Обломов понимает это в минуты регулярно случающихся с ним приступов отчаяния. Залепляя Тарантьеву знаменитую («громкую») оплеуху (ч. IV, гл. 7), он, как это совершенно очевидно, дает пощечину самому себе. Повествователь неоднократно подчеркивает, что Тарантьев — «земляк» Обломова

В письме к Анненкову от ноября 1852 г. он писал: «Надобно пойти другой дорогой — надобно найти ее — и раскланяться навсегда с старой манерой»