Жан-Кристоф Руфен

Меня все больше затягивают воспоминания. С тех пор как я начал описывать свою жизнь, мое самое сильное желание изо дня в день — погрузиться в прошлое, как в прозрачную теплую воду

Мне кажется, — начал я, — что ныне нам следует сосредоточить внимание прежде на тех землях, где исповедуют христианство. Два века назад мы строили соборы, наши деревни богатели, а города процветали. У нас были средства, чтобы организовать походы на Восток с целью утвердить там истинную веру. Но в настоящий момент наш первейший христианский долг — восстановить процветание собственных народов. Быть может, наступит день, когда мы достаточно окрепнем, чтобы возобновить победоносные завоевания

Деньги, титулы — все это мало для меня значило. Мною руководила мечта об ином мире — мире света и покоя, торговли и труда, мире, где правит наслаждение и где идеальный человек ищет, как выразить себя, а не изобретает новые средства и способы убивать себе подобных. Это будет мир, куда стекается все лучшее, что сотворено на всех континентах земли. Именно этот образ мелькнул предо мной во Флоренции, и я хотел, чтобы он нашел отражение в моем дворце

Но он был не в состоянии долго следовать за кем-то и быть зависимым. Он ничего не предпринял для того, чтобы спасти Жанну. Недаром у некоторых возникал вопрос: а не была ли для него смерть Жанны освобождением от союзника, ставшего обузой

Это здание вместило в себя два мира: одна его часть напоминала старый феодальный замок, в другой царил дух Италии и восточная изысканность. О моих странствиях напоминали резные пальмы на деревянных дверях, корабли, изображенные на витражах, и высеченные в камне фигуры моего домоправителя и нашей самой старой служанки, которые поджидали меня, выглядывая из окна..

Камень не нуждается в человеке, чтобы быть камнем. А нам принадлежит только то, чего не существует и что мы в силах явить миру

что власть ума, быть может, единственное средство избежать грубых стычек, посредством которых подростки устанавливают внутреннюю иерархию

Отныне, хоть я и вел себя как раньше, все стали воспринимать меня совершенно иначе, видя уже не мою мечтательность, а рассудительность, не застенчивость, а сдержанность, не нерешительность, но расчет.

По моим сведениям, итальянцы не так любят простоту, как мы, или, вернее, иначе ее воспринимают. Учтивость для них заключается в приверженности своему общественному положению, и то, что нам кажется бахвальством, на их взгляд, лишь ориентир, позволяющий мгновенно определить место человека на широкой общественной сцене. Прояснив этот момент, можно и даже нужно было вести себя приветливо и естественно. У нас поведение часто бывает обратным. Влиятельные особы проявляют внешнюю простоту, но, чтобы все-таки показать свою важность, сыплют дерзостями и всячески тешат свое тщеславие.