Анри Шарьер

Но вдруг ты замечаешь в толпе тех, у кого есть нечто похуже чугунных шаров и цепей на ногах — несчастье быть бедным и неумение защитить себя в джунглях большого города.

Главное для нас — путешествие, единственная цель которого — встреча с неожиданным и прекрасным миром.

— Я думаю, что вам следует не забыть о прошлом, а перестать о нем говорить. Гитлер, нацисты, евреи, красные, белые, де Голль, левые — кого еще вам надо взрастить или убить в собственном сердце? Неужели даже после войны среди вас найдутся защитники нацизма, немецких или французских гестаповцев? Вот что я вам скажу: когда вы говорите о евреях, кажется, что вы источаете ненависть, натравливая один народ на другой.
Вы живете в Венесуэле, среди ее подданных, и все же вы не в состоянии усвоить такую замечательную философию этой страны. Никакой дискриминации ни по расовому, ни по религиозному признаку. Если кто и должен быть заражен вирусом мести, направленным против привилегированных классов, так это обнищавшая, самая обездоленная часть общества. А здесь этого вируса нет.
Вы даже не можете снова начать жить ради жизни. Неужели, по-вашему, жизнь должна быть вечным полем битвы между людьми, не разделяющими идеологии друг друга?

же и в жизни: потерял банк, взял банк! Это и есть жизнь, если ее по-настоящему любишь!»

Нищета не та болезнь, что не поддается лечению!

заполнил нефтью, которая приводит в движение весь мир

Там, где испанцы, всегда сыщутся и певец, и гитара!

Самая красивая месть — доказать всем, что они страшно ошибались на твой счет, что страдания не испортили тебя — ты вышел из них человеком, достойным называться честным, вопреки неисчислимым ужасам средневековой исправительной системы и бесхребетности людей. Это единственная месть, которая стоит моей любви и веры в тебя.

Если венесуэльцы и по­литизируются в ответ на возникающие внутренние проблемы, то к своим гостям относятся ровно, не осуждая иностранцев за их взгляды, так как хорошо понимают, что они — носители тех идео­логий, которые господствуют в их странах.

Я упал на свою кровать и тут же уснул, разбитый, разомлевший. Великое счастье потрясает так же сильно, как страшное горе.