Очень храбрый человек

Достойно ли измученное тело состраданья?
Мне больно, значит я существую.
Вера, Милосердие и Надежда —
три мертвых ангела,
падающих, как метеоры...

И пусть вас не обманывает его оружие, — добавил Гамаш.
Агента его слова не убедили. Но она была молода и не понимала, что Омер Годен вовсе не старик с кухонным ножом. Он был отцом, которому нечего терять.

Самосбывающееся пророчество, подумал Гамаш. Как часто мы сами становимся причиной того, что наши худшие страхи сбываются, потому что ведем себя так, будто они уже сбылись.

ни не всегда добры, как нам бы хотелось. Особенно мучительно, когда друзья за тебя не радуются. Ты стараешься изо всех сил, чтобы подняться, сделать карьеру. Добиться успехов в бизнесе. Заработать немного денег. А люди вокруг: «Ах, мы теперь для нее слишком плохи». Только потому, что ты хорошо одеваешься и заботишься о себе. Верно?

Но еще я знаю, что маленькие городки могут быть благосклонными, а могут быть просто ужасными. У тебя появляется дурная репутация. Распространяются жуткие слухи. И в этих слухах достаточно правды, чтобы навредить. Людям не всегда нравится, когда ты добиваешься успехов, верно?

Они не всегда добры, как нам бы хотелось. Особенно мучительно, когда друзья за тебя не радуются. Ты стараешься изо всех сил, чтобы подняться, сделать карьеру. Добиться успехов в бизнесе. Заработать немного денег. А люди вокруг: «Ах, мы теперь для нее слишком плохи». Только потому, что ты хорошо одеваешься и з

На взгляд Клутье, одежда у Вашон была простая, почти элегантная. Черные брюки и белая блузка с ярко-красным шелковым шарфиком.
Лакост тоже оценивала внешность Вашон. Дешевая косметика с комочками, слишком обильно наложенная. Брюки из дисконтного магазина, красный шарфик из искусственного шелка. Выдающий себя за шелк. И скрывающий — подметила Лакост — кофейное пятно на блузке.
Лизетт Клутье видела то, что ей предлагали увидеть. Изабель Лакост видела истину.

То, что вы сейчас написали, верно, но не является извинением. Замкнутый круг издевательств. Моего мужа бил его отец. Он видел, как бьют его мать. Но когда он избил меня, он был взрослым и отвечал за свои действия. Они все отвечают. После избиения они чувствуют себя ужасно, покупают подарки и обещают стать лучше, но не меняются. Они не растут. Они остаются неуправляемыми детьми в обличье взрослого мужчины.

— Сами того не сознавая, мы держимся за то, что знакомо. Когда я наконец сказала об этом моей лучшей подруге, она не поверила. Никто не поверил. Они не хотели ничего знать. Здесь тогда был всего один приют. Переполненный. Но они приняли меня и постелили мне матрас на полу. Я спала на нем три месяца. Впервые в жизни я чувствовала себя в безопасности. И знаете, почему там безопасно? Не потому, что нас защищают копы, а потому, что мы сами заботимся о себе. Мы сами обеспечиваем свою безопасность.

Мой отец был судьей, — продолжила мадам Флёри, — и в нашем большом старом доме в респектабельном городском районе он бил детей. В восемнадцать лет я вышла за банкира, и, можете себе представить, он тоже меня избил. Потом он принес мне цветы, драгоценности, он плакал. Он рыдал, говорил, что просит прощения. Обещал стать примерным мужем. Никогда больше так не делать. И знаете что? — Она посмотрела на Бовуара широко раскрытыми глазами. — Я ему поверила. Потому что хотела поверить. Потому что мне пришлось поверить. Чтобы скрыть синяки, я надела великолепный шелковый шарф, который он подарил мне, и отправилась в клуб на ланч.