Экспериментальная родина. Разговор с Глебом Павловским

Перестройку изображают как прыжок от тоталитаризма к свободной России, но пропускают реальность горбачевского переходного государства. Союз Горбачёва был обществом, пять лет искренне трудившимся над своим обновлением. Да, некомпетентно. Но целая пропасть между сталинской империей 1949 года, где предгосплана Вознесенского зверски пытали в вагоне, кружившем вокруг Москвы, и Союзом 1989-го, где академик Сахаров полемизировал с генеральным секретарем ЦК КПСС перед телекамерами. Возможно, в конце 1980-х здесь было самое честное из европейских обществ, искренне желавшее всякого добра себе и миру. А его приравняли к «тоталитарному злу» и заживо похоронили.

каком-то смысле все мы блуждаем в поиске целостности, и наша жизнь — коллекция кратких сюжетов, которую мы пытаемся выдать за роман

Но Гефтер считал, что к концу ХХ века цикл пульсаций Европа–Россия–Европа исчерпан. Теперь либо возникнет Россия как один из «миров в Мире», либо, предупреждал он, Россия «способна взорвать мир».

Теперь я вижу, что двадцать лет без Гефтера мной во многом потеряны зря. Я истратил их на политтехнологии власти, на Кремль, а следовало хорошенько продумать гефтеровскую проблематику русских неудач. Я соблазнился такой жалкой целью, как запустить сильный Центр еще раз! Мне следовало бы насторожиться еще в 2000 году, когда на выборах Путина у нас вдруг пошло слишком гладко. Если все вокруг так готовы к «новой сильной власти» — нова ли та вообще? И, кстати, сильна ли она? Сегодня это риторический вопрос — конечно, нет. Я помог народиться еще одной мутации русской слабости. А благодаря ей русские могут вновь остаться без государства.

Киев слал управлять Одессой некомпетентных начальников, отборных болванов и антисемитов. Один такой, увидев в центре города скульптуру — античную копию Лаокоона, велел срезать его мраморный фаллос. В перестройку статую реабилитировали и кастрированному Лаокоону приделали гипсобетонный эрзац. На темном античном мраморе бетонный пенис сиял, как маяк гласности.

П.: Сегодня для нас проблема возможности России в мире выглядит хуже, чем в последние дни Гефтера. Старик уходил на всплеске последней надежды — вдруг российская интеллигенция еще что-то может? Он допускал: нравственным подвигом, наподобие недавнего тогда диссидентства, интеллигент возобновит «мыслящее движение» XIX–XX веков. Движение меритократов к европеизации, свободе и множественности русской культуры. Но сегодня его призыв не к кому обратить.

Информационная война 1997-го кончилась тем, что Ельцин, отступив

отступив, удалил их из правительства

играл на мотиве, который был мне идейно враждебен, — зачем

Вы показывали безальтернативность Ельцина