Одинокий пишущий человек

мама безнадёжно заболела самой страшной, на мой взгляд, болезнью – потерей себя

В литературной среде боятся поощрять молодых. И это понятно: их поощришь, они сопьются или скурвятся.

Моё детство – это постоянное ускользание, лавирование между Сциллой и Харибдой. Попытки спастись из перманентного кораблекрушения, непрестанное возведение башен, минаретов, айсбергов отчаянной лжи. Тут что важно: чтобы мать не приставала, а отец не заметил. Лично меня спасал талант. Яркий, могучий, непотопляемый талант к вранью. Как рыбу – пузырь, меня держала в детстве склонность к мгновенному придумыванию правдоподобной истории. Ложь как способ выживания – хорошее название для романа. Я была фантастической лгуньей. Вот где истоки настоящей школы творчества, вот где тренировка на многовариантность, многолинейность сюжета: ведь матери надо врать иначе, чем отцу! Тому, чему поверит мать, отец ни за что не поверит. Надо было просчитать ходы, сослаться на несуществующих свидетелей, сочинить убедительные детали, соединить версии, укрепить единую сюжетную линию, продумать пути отхода – если, например, в моё отсутствие нагрянет классная руководительница с интересным вопросом: почему третий день подряд меня нет в школе?
Да не могла я постоянно околачиваться в их долбаной школе! Мне нужна была свобода… головы. В этой голове много чего крутилось. Там скапливалось столько разных придуманных людей, существ, действий и ситуаций, что я стала записывать их в тетрадки (выписывать из головы, освобождать чердак, в ту пору довольно тесный). Меня обуревало стремление заполнить тетрадный лист буквами, словами, строчками! Помню, в то время я строчила сериал про арычных человечков: то была настоящая цивилизация – со своей наукой, своими войнами, любовными интригами, отдельными группами действующих и противодействующих сил… Короче, требовалось полное отключение от надоедного, напористого и утомительного мира.

В итоге он уверен, что в реальной жизни такого случиться просто не могло.

Жизнь – потрясающая штука, если затевать её вовремя

Принято считать, что в своих произведениях автор не обязан отвечать на вопросы – он обязан их ставить. Знаете что: автор вообще никому ничем не обязан.

Содержит нецензурную брань…

Я возражаю. Слова эти – давно уже не «брань», а выражение чувства, восклицания, по сути – просто набор звуков. Прямой смысл этих выражений стёрся за сотни лет. В зависимости от ситуации, это просто реакция, чистая реакция – восхищение, удивление, огорчение, гнев или ужас.

…и в чём тут ужас-ужас? Меня, знаете, всегда задевает брезгливое отношение к этой чрезвычайно значимой теме. Лексике русской – обсценной, ненормативной, нецензурной, бранной, табуированной… а в давние времена ещё говорили: «злой лае матерной» – столько сотен и даже тысяч лет, что слова эти уже сами могут выбирать – чью речь им собою украсить, а чью оставить уныло-причёсанной и стылой, как ноябрьская лужа.

Да, я «употребляю», – кажется, так говорили на Руси степенные алкоголики? Писатель сегодня просто не может не использовать эту яркую краску, эту острую травку в салате, подчас необходимую для вкуса всего блюда. А цензор тут один: его светлость Литературный Вкус. И употребляя в художественном тексте эмоционально взрывные, ударные слова, я руководствуюсь только общей партитурой вещи.

Но ритмы прозы это не только музыка, вернее, не совсем и не буквально музыка. Это и ритм чередования абзацев, и точка, поставленная в единственно правильном месте. А ещё это смешной знак: точка с запятой, такой нелепый хвостик, словно ты наступил на развязанный шнурок и на секунду запнулся. После неё меняется рисунок фразы, становится слегка танцевальным. Высота голосов в диалогах – ведь и ею можно дирижировать при помощи знаков. А многозначительная фермата (многоточие), которая длится и длится в трудном разговоре о расставании!..

Стиль писателя – это его походка, манера говорить, дышать и двигаться. Каким образом он заставляет вас, читающих его строки, перенимать эту походку, двигаться с ним в унисон, попадать в такт его дыханию, будто вы с ним танго танцуете… – это необъяснимая тайна. Боюсь, физиологическая