В стране вещей

Попав на тротуар, Окурок огляделся по сторонам и, не найдя ничего примечательного, недовольно подумал: «Обстановочка! И надо же было моему старому болвану выплюнуть меня именно в этом месте!»
Потом он занялся рассматриванием прохожих, и настроение его значительно улучшилось.
— Эге, да здесь, я вижу, довольно смазливые туфельки есть! — воскликнул Окурок и тут же прицепился к одной из них.
— Отстаньте, нахал! — возмутилась Туфелька. — Я вас совсем не знаю!
— Хе-хе-хе! — ухмыльнулся Окурок. — Можно и познакомиться.
Потом, когда Туфелька его стряхнула, Окурок прицепился к старому Ботинку:
— Все еще скрипишь, папаша? Не пора ли в утильсырье?
Так слонялся Окурок по тротуару, приставая к обуви, никому не давая проходу, пока проходившая мимо Метла не отправила его в ближайшую урну.

Картина
Картина дает оценку живой природе:
— Все это, конечно, ничего — и фон и перспектива. Но ведь нужно же знать какие-то рамки!

Понимая всю важность и ответственность своей жизненной миссии, Часы не шли: они стояли на страже времени.

Административное рвение Расческа, очень неровная в обращении с волосами, развивала бурную деятельность. И дошло до того, что, явившись однажды на свое рабочее место, Расческа оторопела: — Ну вот, пожалуйста: всего три волоска осталось! С кем же прикажете работать? Никто ей не ответил, только Лысина грустно улыбнулась. И в этой улыбке, как в зеркале, отразился результат многолетних Расчески- ных трудов на поприще шевелюры. Пробочное воспитание В семье Сверла радостное событие: сын родился. Родители не налюбуются отпрыском, соседи смотрят — удивляются: вылитый отец! И назвали сына Штопором. Время идет, крепнет Штопор, мужает. Ему бы настоящее дело изучить, на металле себя попробовать (Сверла ведь все потомственные металлисты), да родители не дают: молод еще, пусть сперва на чем-нибудь мягоньком поучится. Носит отец домой пробки — специальные пробки, — и на них учится

этим Часам, мечтают, как бы освободиться от того, что кажется им лишним грузом. С тех пор я привык по ночам прислушиваться к жизни вещей. Я узнал, что Подушка недовольна своим мягким характером, что Старую Туфлю никто не любит за то, что она задирает нос, а вот Парень Гвоздь — очень хороший, свой парень. И теперь мне захотелось написать об этом… Мне кажется, что людям будет полезно узнать кое-что о жизни вещей, которые их окружают.

В доме все спало, только часы тикали на стене. У меня, почему-то пропал сон, я лежал, прислушивался к ночным звукам и гадал, скоро ли утро. — Тик-так, тик-так, — выстукивали часы. Голос их казался усталым, безрадостным. А когда я вслушался в него хорошенько, то оказалось, что говорили часы вовсе не «тик-так». — Ох-ах, ох-ах, ох-ах! — Это я теперь ясно слышал. А потом Часы заговорили по-настоящему. — Ох и жизнь каторжная! — жаловались они. — Круглые сутки покоя не знаешь, бегаешь, суетишься, а тут еще гирю эту подвесили — для чего, спрашивается? Без нее бы небось легче было! Я думал, что Часы разговаривают сами с- собой. Но оказалось, у них был собеседник. Этажерка, стоявшая под ними, проскрипела: — Не волнуйтесь, я вам помогу, я вас сейчас освобожу от гири. «Как же она освободит их? — подумал я и тотчас вспомнил: — Ну, да! Я забыл вечером подтянуть гирю, сейчас она опустится на Этажерку, и тогда Часы освободятся от ее тяжести». Так оно, вероятно, и случилось, потому что вскоре голос Часов ослабел, и я услышал совсем другое: — Ох, ох, умираем, ох, сердце останавливается, помогите! Я вскочил, подтянул гирю, и Часы опять завели свою песенку: «Тик-так, тик-так». Потом я лежал и думал о чудачестве Часов, которые захотели