Голова моего отца

Сейчас я знаю – детство длится очень долго. Потом быстро проходит жизнь и начинается старость. Старость – это время, когда вспоминаешь детство.

Отец говорил, что вера в светлое будущее умерла вместе со Сталиным, а страх развеял Хрущев. И странное дело: Сталина любили больше, чем Хрущева. Даже те, кто пострадал во время репрессий, даже те, кто отсидел. Хрущева, если не ошибаюсь, не любили вообще – он отнял веру и ничего не дал взамен.

другу о своей любви.

Я думаю, что настоящая дружба между отцом и сыном начинается тогда, когда они могут рассказать друг

Старость – это когда вспоминаешь себя счастливым, и плачешь.

Но от того, что люди работали вместе, им было весело. Они танцевали и любили. Я хочу объяснить, почему мы все же умудрялись быть счастливыми, живя в сером Советском Союзе. Мы были едины, мы были как один.

Как только война кончится, люди начнут болеть. Люди всегда болеют в мирное время».
«Все болезни от нервов, – вставлял слово Отар, – только сифилис – от удовольствия!»

Памятники, как и люди, жили столько же, сколько жила память о них.

Среди ее гостей был даже японец. Нет, он был канадец, но похож на японца, и потому его спрашивали: вы японец? Он говорил по-грузински. Он отвечал, что раз он родился в Канаде, то он канадец, хотя дед его – да, из Японии. Ему все заглядывали в рот, будто старались понять, откуда вылетают грузинские слова, будто это и не человек вовсе, а механическая кукла.

относилась мудро: ошибся человек, с кем не бывает. Женится – исправится. И потом – все ведь можно вылечить! Для Гурами, например, Олико нашла старинный знахарский рецепт. Помогало, правда, мало.