Седьмая щелочь

На улицах такая стынь.
Куда ни глянь — провозят санки.
На них печальные останки
Зашиты в белизну простынь.
Скользит замерзших мумий ряд.
Все повторимо в этом мире:
Песков египетских обряд
Воскреснул в Северной Пальмире.

Этот год нас омыл, как седьмая щелочь,
О которой мы, помнишь, когда-то читали?
Оттого нас и радует каждая мелочь,
Оттого и моложе как будто бы стали.

(Удивительно и полно горькой иронии, что Зальцман зарегистрировал это жуткое «Ры-ры» как раз в то время, когда Ахматова написала свое программное, разительное «Мужество», при этом стеная и воя от ужаса бомбежек, по любезному свидетельству любезных очевидцев, в подвале писательского дома на канале Грибоедова, что привело к необходимости удаления ее из города на юг. Когда «Мужество» внушалось блокадникам ее дивным голосом по радио, Ахматовой в городе уже не было, к горлу города уже подступало ры-ры.)

от/вращение/я.

Это и стремление отвернуться, не знать, и стремление спастись, защититься от воронки, в которую засасывает человека история

нежеланием объявлять блокадников совершенными, то есть завершенными

как разнятся и как соединяются, как связаны два эти языка — испытавшего и пытающегося узнать после; какое понимание, прикосновение языка опыта и языка вглядывания вчуже здесь вообще возможно?

с чужих трудных слов

салазках кокон пряменький
Спеленав, везет
Мать заплаканная, в валенках,
А метель метет.

Старушонка лезет в очередь,
Охает, крестясь:
«У моей, вот тоже, дочери
Схоронен вчерась.

Бог прибрал, и, слава Господу,
Легше им и нам.
Я сама-то скоро с ног спаду
С этих со ста грамм».

Труден путь, далек до кладбища.
Как с могилой быть?
Довести сама смогла б еще, —
Сможет ли зарыть?

А не сможет — сложат в братскую,
Сложат, как дрова,
В трудовую, ленинградскую,
Закопав едва.

И спешат по снегу валенки, —
Стало уж темнеть.
Схоронить трудней, мой маленький,
Легче — умереть.
Зима 1941–1942

Чадит коптилка, а окно забито.
Сквозь доски проступает щель зари.
Не двигайся. Поменьше говори.
Лежи спокойнее — мы скоро будем сыты.

Так сберегай же весь запас тепла,
Чтобы отек не подымался выше,
Чтоб кровь твоя спокойнее текла,
А я ее на расстоянье слышу.

Дай руку мне. О, как она легка!..

Но в процессе такого перестраивания происходит обезболивание: все эти октавы, сонеты, безупречные здания безупречного города не знают боли — и таким образом не дают знать ее пишущей