Лето

Я иду и смотрю на людей, деревья, дома, и мои глаза насыщаются миром. Я чувствую вокруг себя безбрежный океан жизни, пронизанный неотмирным, бесконечным и ничьим светом, текущим и сквозь этих торопящихся куда-то людей, и сквозь собак на поводках и кошек во дворе, и сквозь облетающие деревья, и я – песчинка в этом океане, один из миллионов вирусов, кишащих в каждой капле его воды.

С детства я помню где-то услышанную и, в общем, расхожую мысль: человечество – это вирус. Разум, мышление, сознание – всё это вирус. Жизнь – это вирус. Странная болезнь, которую нужно лечить героизмом. И я, и тот вирус, что, может быть, всё ещё живёт внутри меня и бросил вызов современному человечеству, цивилизации, экономике, комфорту и безопасности, возможности планировать и располагать своей жизнью, – кто мы? Кто я и кто он? Хотим мы одного или разного? Так ли уж мы различны в этом бесконечном вращающемся, возвращающемся океане?

Как писал Ницше, «людям, до которых мне хоть сколько-нибудь есть дело, я желаю пройти через страдания, покинутость, болезнь, насилие, унижения – я желаю, чтобы им не остались неизвестны глубокое презрение к себе, муки неверия в себя, горечь и пустота преодолённого; я им нисколько не сочувствую, потому что желаю им единственного, что на сегодня способно доказать, имеет человек цену или не имеет: в силах ли он выстоять».

Когда Егор высказывал свои парадоксальные желания, буля говорила ему: «Ну, это всё глупости. Я хочу знать, чего ты на самом деле хочешь». Она думала, что то, что он называет, – не на самом деле, а на самом деле – желать какие-то серьёзные вещи, которые желают взрослые. Потому что она понимает желания как желания Эго, а ребёнок желает не для себя и не через себя. Его желания – свободная игра души. Буля не может понять, что то, что называл Егор, – это тоже желания, но это другая структура желаний. Свободная, игровая, поэтически-фантазийная, не через Эго, а через какое-то вечное, неотмирное и незаинтересованное блаженство. Это структура желаний Бога, поэта, ребёнка.

Я спросила Егора: «А хочешь, чтобы пошёл дождь из мышей и лягушек?» Егор пришёл в восторг от этой идеи и кричал: «Хочу! Хочу, чтобы пошёл дождь из мышей и лягушек!» Чистая, незамутнённая радость – дождь из мышей и лягушек. Когда человек перестаёт радоваться дождю из мышей и лягушек, а начинает хотеть вещей, денег, здоровья, счастья, благополучия, славы, власти, любви, безопасности, справедливости, любых духовных и материальных благ (да-да, желание денег и желание любви и добра другим здесь может быть поставлено на одну плоскость) – это конец.

Красный цветок сферальцеи, внутри которого спят две пчелы, – вот истина, жизнь, предельная планка. Всё, что ты делаешь, надо соотносить с этими спящими пчёлами. Не оскорбишь ли ты их тем, что ты делаешь, тем, что ты думаешь? Пчёлы в цветке противостоят зверю, его матрице, его системам и структурам. Пчёлы в цветке – это живая Вселенная, полная любви. Всё, что ты делаешь, поверяй пчёлами в цветке, так будет понятно, с ними ты или со зверем.

В социальных сетях читаю страницы разных маргиналов, наркопотребителей, трансгендеров. Часто то, что они пишут, кажется мне мудрее, лучше, чище, чем то, что пишут более благополучные, устроенные люди. Опыт на краю.

Прямо на участке растут мухоморы, даже в лес ходить не надо. Конечно, это всё надо изучать, разбираться. Отчего-то кажется сейчас, что это, пожалуй, интереснее изучать, чем многие другие вещи на свете. В чём надлежит разбираться человеку? Должно быть, в старой рок-музыке и психоактивных веществах. Ещё интересно изучать магию. Уметь определять птиц по их пению. Знать названия всех растений, которые растут в твоей местности. Если сочинять стихи – то такие, от которых может пойти дождь. Или прекратиться дождь. Книги читать особого смысла нет, в основном они пишутся идиотами и для идиотов, кроме детских. Топить печь, смотреть на огонь, изучать насекомых на окне. Слушать мысли вещей, животных, растений. Стать частью стихии, лесным духом, гостем с болота. Видеть то, что недоступно простым смертным.

И я уже скучаю по этому лету, которое ещё не кончилось. Мне грустно от дождя, от яблок на яблонях, от плодов шиповника. И я уже скучаю по тому, как мы гуляли все вместе, заказывали пиццу, обедали на лужайке, ездили в Сосново. И когда это всё было – я не умела этим наслаждаться, а когда оно заканчивается – мне грустно.

Странно, но никогда до этого лета я не видела так явно, как работает машина зла, как будто именно сейчас всё больше и больше прорываются откуда-то из тёмных миров страшные существа в наш мир. И механизмы этого зла становятся всё обнажённее, всё очевиднее. Как будто раньше что-то прикрывало их от меня и я видела свет, а их почти не видела, а теперь я вижу их во всей их наготе и жестокости. Я вижу зверя, страшную машину, систематически проливающую кровь людей. В Откровении Иоанна Богослова написано, что у Агнца, закланного от создания мира, есть книга жизни, в которой написаны имена, и все люди, живущие на земле, кроме тех, имена которых написаны в книге жизни, поклонятся зверю. Иногда вдруг моментально понимаешь, глядя в глаза человеку: его имя написано в книге жизни. У него взгляд человека, чьё имя написано в книге жизни. И он не поклонится зверю, что бы ему ни говорили, что бы с ним ни делали.

Я сказала Гоше: жалко, что не будет чего-то общего, прекрасного, доброго и жизнь на планете закончится так же бессмысленно, как и протекала, – в войнах, крови, унижениях, кипящем хаосе и мелких разборках. А это общее, прекрасное, доброе так и не будет создано. Просто все будут жить и умирать, любить, страдать, бороться за власть и за свои интересы. Гоша спросил: а что должно быть создано? надо башню построить? И я подумала: какой точный образ. Наверное, и не должно быть этого общего, прекрасного, доброго, потому что оно – это, наверное, и есть Вавилонская башня, и замахиваться на такое – гордыня. Удел человека – жить и умирать, ползать, копошиться, бороться за свои мелкие интересы. А построить Вавилонскую башню невозможно. Она всегда разрушена. Это картина Брейгеля, о которой недавно написал замечательное эссе Денис. Башня – общее дело человечества – это руина, строящаяся руина. Башня – вечная стройка воплощённого целого мира – вечно рассыпается. Об этом пишет Денис. Нельзя преодолеть пропасть между землёй и небом. Лестница в небо. Разрушенная лестница в небо. Невозможная, чаемая и строимая нами машина спасения. Башня воплощает не только гордыню и богохульную дерзость, но и чистое движение ввысь, стремление к небу и духу.