До самой жизни

Юнги до боли прикусывает губы. Сколько бы ни прошло времени, мысль о нем каждый раз так сильно, трепетно сжимает сердце, словно любовь к нему не угасает, а лишь становится с каждым днем сильнее

"Если ты там, будь счастлив так долго, сколько понадобится, чтобы нам встретиться снова".

Солнечный луч, упрямо проникая сквозь облака, теплом щекочет ресницы Юнги.

В Сеул в первый раз за много-много лет приходит солнечное, снежное Рождество.

- Я не знаю, что делать, - хрипит он сухим, спазмированным горлом. Свитер Ханы под его лицом почему-то насквозь мокрый. - Я не знаю, что делать без него. Он научил меня всему, а что без него делать - не сказал. Он...

Юнги отступает обратно в комнату с чувством, будто у него забрали всё

- Я счастлив, - признается Чимин. Он тянется, на секунду прижавшись лбом и закрыв глаза, шепчет со вскрытой наголо, жаркой искренностью, - я так счастлив, Юнги.

Тебе я доверю что угодно,

Ему хочется сказать, что все это чушь собачья, что все, что льется с его губ это так неправильно,

- Да? А я бы так не сказал. Они за себя боятся, Юнги. - Тот фыркает. - Только подумай. Мы боимся того, что будет с нами, если человека не станет. Мы боимся этой боли, мы боимся страданий, которые придется испытать, когда останемся без дорогого человека. Мы боимся того, как придется учиться жить заново без него, привыкать, забывать. А не того, что человеку придется исчезнуть. Это эгоизм, который присущ всем нам, но ты... Ты видел, как мне было больно, и настоящее сострадание в тебе оказалось сильнее.

Как объяснить ему, что он смог то, что никому не удавалось? Что он смог - всё?
Как объяснить Чимину, что он помог Юнги почувствовать себя по-настоящему живым?
Как объяснить, что нет ничего значимее этого?

Юнги долго всматривается в темные глаза - Чимин ушел от моря, но море, глубокое и усталое, не ушло от него - и сдается.