Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, ­своей назовет

Она выглядела так, что — говоря словами моего отца — прямо круче кучи; раздайся, грязь, навоз плывет.

там, поди, вообще никому не будет ни жарко ни холодно оттого, что она сделает и чего не сделает. Ее чувства там могут оказаться не нужными никому, кроме нее самой, а ведь они все равно будут накатывать и распирать ее, сжимая сердце и перехватывая дыхание.

жизнь — это такое дело, где должно быть место подвигу, а не то, что мы имеем нынче

Ему же в последнее время от них доставались одни стенания и жалобы, перемежаемые злобноватыми заверениями в любви.

Оказывается, не так уж трудно разливать чай, предлагать молоко и сахар, передавать сэндвичи и даже разговаривать, когда знаешь то, чего другой не знает об опасности, которая ему грозит.

Открытые лифы с зубчатым вырезом, необъятные юбки. Даже когда была моложе, она не могла и помыслить о такой расточительности – и не столько даже в смысле денег, как насчет преувеличенности ожиданий, нелепой надежды на превращение, волшебство и блаженство.

Брендан когда-то отбросил от себя все ирландское — родителей, католическую веру и грустные песни, — но к душещипательным историям имел слабость.

Так, теперь процесс передачи денег. Обе притворялись, что не смотрят, но обе смотрели.
— Оно того стоит, — сказала женщина. — Замуж-то выходишь раз в жизни. Ну, не всегда это так, конечно, но...
— В моем случае это будет так, — сказала Джоанна.
Ее лицо вспыхнуло, ей стало жарко оттого, что ни о ка­ком браке, вообще-то, речи не было. Упоминания о нем не было даже в последнем письме. Этой женщине она призналась в том, на что рассчитывает, причем делать этого, наверное, не стоило, а то еще накличешь...
— Как вы с ним познакомились? — спросила женщина, все еще тем же мечтательно-веселым тоном. — Где у вас было первое свидание?
— Через родственников, — почти честно сказала Джо­анна. Собиралась на этом остановиться, но вдруг услыша­ла собственный голос: — На Западной ярмарке. В Лондоне.
— А, на Западной ярмарке, — с пониманием протянула женщина. — В Ло-ондоне! — Таким тоном, которым говорят «во дворце на балу».
— С нами туда ездила его дочь и ее подружка, — сказала Джоанна, вполне при этом отдавая себе отчет в том, что, строго говоря, это Сабита и Эдит взяли с собой Джо­анну к нему в гости.
— Ну вот, теперь можно сказать: «Мой день не прошел напрасно». Обеспечила платьем счастливую невесту.­ А это уже вполне оправдывает мое существование.
Коробку с платьем внутри женщина перевязала узенькой розовой лентой, вывязав сверху огромный и совсем лишний бант, после чего грозно лязгнула ножницами.
— Сижу тут весь день, — сказала она. — А зачем, подчас сама не пойму. Бывает, спрашиваю себя: что ты тут делаешь? Вот витрину по-новому оформила, то одно придумаю, то другое — ну, то есть, чтобы люди заходили, — но бывают дни — представьте, целый день, — когда никто, ни одна живая душа в этих дверях не появится.

— Оно того стоит, — сказала женщина. — Замуж-то выходишь раз в жизни.

Не разговаривая, ложились спать, не разговаривая, расставались следующим утром, и весь следующий день был пропитан страхом: она боялась, что он не вернет­ся домой, а он — что, вернувшись, не обнаружит дома ее. Но счастье им не изменяло. Под вечер сходились, бледные от раскаяния и дрожащие от любви, как люди, которым повезло спастись от землетрясения и найти друг друга среди опустошения и скорби.