Архитектура забвения: руины и историческое сознание в России Нового времени

Госпожа Курдюкова, чью речь мы слышим в этом эпиграфе, — провинциалка, героиня комической поэмы Ивана Мятлева «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границей, дан л’этранже» (1840), написанной в форме пародии на путевые записки. Тамбовская помещица, обожающая выставлять напоказ свою образованность и уснащающая свою речь макароническими фразами, — образчик особого типа поведения, претенциозного и неуважительного по отношению к другим, типичного для многих запечатленных в русской литературе полуобразованных людей ее класса. Свое категорическое неприятие руин и утверждение прагматических ценностей она высказывает в адрес знаменитых замков на Рейне — одного из центральных топосов немецкой романтической культуры. Хотя госпожа Курдюкова и выделяется своим воспитанием и происхождением, ее едва ли можно назвать уникальным явлением в русской культуре по части невосприимчивости к руинам.

многие итальянские, французские, английские и русские архитекторы, в конечном итоге придавшие Санкт-Петербургу его неоклассический облик, жили в Риме в середине 1760‐х годов и входили в круг людей, близких Пиранези

Влияние Пиранези на различные версии неоклассицистических построек в России было весьма значительным.

Поскольку руины как бы приглашали наблюдателя к размышлению о времени и смертности человека, они повлияли и на «открытие» — а точнее сказать, изобретение — «внутреннего мира» и «отдельной личности»

Нарратив географической экспансии накладывается у Гегеля на исторический прогресс, что говорит о центральной роли империалистической мысли в его философии истории

одном из них — парке Победы на Московском проспекте — во время войны работал крематорий, созданный на базе кирпичного завода, печи которого по секретному решению Ленгорисполкома (7 марта 1942 года) были переоборудованы для сжигания трупов погибших ленинградцев. По разным оценкам, в глиняных карьерах при заводе было захоронено около 600 000 жителей города. После войны на месте этих карьеров были созданы живописные пруды причудливых форм (факт массовых захоронений был официально признан только в начале 1990‐х годов).

руины уничтожают ощущение собственной значимости. В них чувствуется тотальность

превращал весь город в музей, сливая его разнородные временные слои в игровое пространство резких несоответствий. Шиллинговский подчеркивал сохраняющуюся, несмотря ни на что, классическую красоту, которую руины только усиливали. Остроумова-Лебедева занималась чем-то вроде реставрационных работ, представляя лишившийся жителей, но красочный и неповрежденный город прошлого. Все трое, каждый по-своему, дистанцировались от тревожного зрелища разрушений и исповедовали эстетический подход

художника, о которых шла речь в этой главе, ответили на разрушение Петрограда «созданием эстетического фильтра» между собой и травматической реальностью

Шиллинговский драматизировал несоответствие города и его жителей. Горожане, чья жизнь в силу исторических обстоятельств свелась к элементарной борьбе за выживание, невольно предавали свой город и отрекались от него.