Грендель

Он расправляет свои ослепительные белые крылья и выдыхает пламя. Я мчусь к двери и выбегаю из дворца. Я несусь как ветер. Спотыкаюсь, падаю и снова вскакиваю. Я умру! Я завываю. Ночь пламенеет крылатыми людьми. Нет, нет! Думай! Внезапно я вновь пробуждаюсь от ошмара. Тьма. Я действительно умру! Каждый камень, каждое дерево, каждая снежинка возвещает об этом с холодной объективностью. Повсюду вокруг меня холодные острые тени: отчетливые, обособленные, беспристрастные, как мертвецы. Я понимаю. «Мама! — мычу я. — Мама, мама! Я умираю!» Но ее любовь в прошлом. Его шепот преследует меня даже в лесу, хотя я далеко убежал от чужестранца. «Это была случайность! — ору я назад через плечо. Я буду держаться того, что считаю правдой. — Слепая, неразумная, механическая. Простая логика выбора». Я слабею от потери крови. Теперь уже никто не преследует меня. Я опять спотыкаюсь и единственной слабеющей рукой хватаюсь за огромный изогнутый корень дуба. Я гляжу сквозь звезды вниз в ужасающую темноту. Мне кажется, я узнаю место, но это невозможно. «Случайность», — шепчу я. Сейчас я упаду. Похоже, я хочу упасть, и, хотя борюсь с этим желанием, напрягая всю свою волю, я заранее знаю, что мне не победить. Сбитый с толку, я стою, трясясь от страха, в трех футах от края кошмарного утеса и обнаруживаю — невероятно, — что двигаюсь к обрыву. Я гляжу вниз, вниз, в бездонную черноту, чувствуя, как темная сила затягивает меня, разливается во мне, как океан, какой-то монстр внутри меня, глубоководное чудище, жуткий ночной царь шевелится в своей пещере, медленно подталкивая меня к добровольному падению в смерть.
Вновь прояснение. Я весь в крови. Обнаруживаю, что больше не чувствую боли. Вокруг меня собираются животные — мои старые враги — посмотреть, как я умру. Я улыбаюсь им, как ягненок, надеюсь, что так это выглядит. Сердце бухает от ужаса. Вдруг остаток жизни уйдет из меня, если я выдохну? Они смотрят бессмысленными, равнодушными глазами, черными как ночь и спокойными как бездна подо мной. А не радость ли я ощущаю?
Они смотрят и смотрят, злые, невероятно глупые, радуются моему крушению.
— С бедным Гренделем произошел несчастный случай, — шепчу я. — Такое может быть с каждым.

Полное уничтожение существующих институтов и существующей морали есть акт творения. Религиозный акт. Убийство и насилие — это жизнь и душа переворота

Это была хладнокровная ложь, ложь, что какой-то бог с любовью создал мир и пустил по небу солнце и луну, дарящие свой свет жителям земли, что между братьями была вражда и что потомство одного было спасено, а другого проклято. Однако он, старик-Сказитель, мог сделать это правдой при помощи нежноголо-сой арфы и изощренного надувательства

— Грендель, Грендель! Ты своим шепотом миг за мигом творишь мир. Неужто ты слеп? Творишь ты из него могилу или сад цветущих роз — не имеет значения. Смотри: вот стена. Как она, тверда?
Он швыряет меня и разбивает мне лоб о стену.
— Да, тверда. Изучи ее крепость, запиши это изысканными рунами. Теперь воспой эти стены. Пой! Я вою.
Пой!
Я пою. Пой слова! Пой неистовые гимны!
Ты сошел с ума. О-о! Пой!
Я воспеваю стены, — реву я. — Ура крепости стен! Ужасно,
— шепчет он. — Ужасно.
— Он смеется и испускает пламя.
— Ты сошел с ума, — говорю я. — Если ты думаешь,.что я создал эти стены, которые разбили мне голову, то ты просто траханый лунатик.
— Воспевай стены,
— шипит он.
У меня нет выбора.
Падет стена под ветром, и исчезнет открытый ветру холм.
Все в прошлое уйдет: ничто не сохранится, Никого не вспомнят. А поселенья эти назовут Великими сияющими городами.

Нечто существует, поскольку ты это видишь и до тех пор, пока ты это видишь; темная кошмарная история, гробоподобное время; но там, где вода была скована льдом, там появятся рыбы, и люди выживут и смогут прокормиться до весны. Это грядет, брат мой. Веришь иль нет. Хотя ты убиваешь мир, превращаешь поля, в каменные пустоши, сводишь жизнь к «я» и «не-я», — сильные ползучие корни взломают и разрушат твою пещеру, и дождь очистит ее: мир вспыхнет зеленью, а сперма вновь построит его. Я обещаю. Время — это разум, рука творящая (пальцы на струнах, мечи в руках героев, деяния, глаза королев). Этим я убью тебя.

Он тоже шепчет — слова льются дождем, сыплются градом, его губы в трех дюймах от моего уха. Я не желаю слушать. Я продолжаю шептать. Пока я сам шепчу, я могу не слушать. Ёго слова гложут меня, как холодное пламя.

Я надеюсь. Я чувствую, как надежда растет во мне, словно река, поднимающаяся во время оттепели между утесами.

Я неистово мотаю головой, пытаясь избавиться от наваждения. Мир есть то, что он есть и чем был всегда. В этом наша надежда, наш шанс. Но даже во времена катастроф мы населяем его обманами. Грендель, Грендель, быстрей хватайся за истину!

Он поднимается с кровати, его рука сжимает мою кисть, словно челюсти дракона. Я вдруг понимаю, что нигде на земле не сталкивался с такой хваткой. Моя рука горит огнем; невероятная, жгучая боль — словно в его сжатых, давящих пальцах скрыты ядовитые клыки. Нелепое рукопожатие.

шепчу, шепчу, пережевываю вселенную, словно жвачку из слов