Свободные люди

Конечно, в тюрьму мне не хотелось, поэтому, когда мне дали десять дней на раздумье, я, с одной стороны, говорил: «Наверное, я уеду», и вроде складывал бумажки, а с другой стороны, тянул время. Почему? Ну как вам объяснить… Это моя страна, у меня в ней много работы. Очень хорошо помню сцену дурацкую: уезжает Сережа Дедюлин. Его задавили повестками в военкомат, а еще афганская война… Складываем вещи и заходим в старую пельменную напротив таможни на Лиговке. Вонища, дымище, плесневелые кусочки колбасы, пельмени не пойми какие, мы под столом разливаем водку. Сережа потребовал вилку. Буфетчица посмотрела на него как на сумасшедшего: «Какую вилку? Вот тебе ложку дали, ешь!» Он возмущается: «Ну невозможно же, невозможно! Ну как можно жить в этой стране?» А я сижу и думаю: «Господи, боже мой, какое счастье: плесневелая колбаса, вилку не дают, вонища, водку под столом разливают, Россия, как хорошо!»

«Как будет выглядеть статья о Брежневе в энциклопедии XXI века? Примерно так. Брежнев Леонид Ильич. Мелкий политический деятель эпохи Сахарова и Солженицына».

Заключительная страница диссидентства печальна. Идеи о том, что остатки диссидентского движения станут костяком оппозиции, к сожалению, не оправдались. Я, честно говоря, очень надеялся на то, что это произойдет, потому что тогда диссиденты были достаточно авторитетны в стране. Они были легендарны. Это могло бы быть конвертировано в политическую деятельность и в создание партии, но не случилось, и в значительной степени, я думаю, из-за того, что некоторые из диссидентов решили встроиться в ту систему, которая создавалась тогда властями. То есть они решили попытаться менять систему изнутри, а не противостоять ей снаружи. Я думаю, что это была самая грандиозная ошибка вообще демократов, в результате чего демократической оппозиции в последние двадцать лет практически нет

Я тринадцать лет жила в Америке. Мне сын один раз сказал: «Мам, про Америку не давай нам советов. Ты как эти годы живешь? Ты ж все время как та избушка — к Америке задом, туда передом». И он был прав. Америка — прекрасная страна, там чудные люди, замечательные. Но я хочу жить здесь. В моей стране люди заслуживают, чтобы жить по-человечески.

Сейчас, уже в своей ипостаси исследователя, я избегаю термина «диссидентское движение». Движение — это движение куда-то, на что-то направленное, с какими-то четкими целями, ориентирами, с лидерами, борьбой и сменой поколений. А какое может быть движение, в котором участвуют вместе монархисты и анархисты, русские националисты и евреи-отказники? Я предпочитаю говорить о диссидентской активности. И в рамках этой диссидентской активности складывались или, наоборот, к ней подключались разного рода полноценные движения.

Учитывая не только поступки людей как таковые, но этические (чтобы не сказать религиозные) выводы из этих поступков. Так, для меня есть огромная разница между Якиром и Красиным. После того как они дали показания на весь наш круг, им обоим назначили ссылку — Якиру в Рязань, Красину в Калинин, нынешнюю Тверь. В двух шагах от Москвы. И Якира сразу выслали. Первому же другу, который к нему приехал, Вите Тимачеву, Петя сказал: «Я сука…» А Красин еще месяц ходил по городу Москве и всем бывшим друзьям и знакомым объяснял, что они с Петькой были правы, что они с Петькой спасали людей. Их обоих можно было бы пожалеть, если бы Красин вел себя по-другому после суда и телевизионных пресс-конференций. Красин этим щеголял, доказывал, что был прав. Я никому никогда не доказывала, что была права, заложив своих друзей в 1957 году.

Стихи меняли нас, мы становились другими людьми. Меняли настолько, что летом 1956 года, когда я во второй раз поступала в Московский университет, на филфак, мы с моим новым приятелем, который поступал на журналистику, оба ругали советскую власть, но я подумала: «Он ругает советскую власть с советских позиций, а я с антисоветских».

Как опять же у Галича: «И представительный мужчина тот протокол положит в стол». Стал он меня обрабатывать. А меня Юрка Галансков когда-то предупреждал: «Арин, тебя будут в любом случае вызывать. Ты увидишь перед собой очень вежливого, очень приветливого человека, с большой симпатией к тебе относящегося. И ты, как воспитанный человек, будешь с ним тоже разговаривать вежливо, с симпатией. Но я тебе советую отказаться от общения в довольно жесткой форме. И ты увидишь, как маска сойдет и перед тобой окажется зверь, настоящий волк, который будет действовать грубо, брутально».

Году в 1989-м я получил письмо от судьи, который меня судил. Он писал, что понимал — я невиновен, но максимум, что мог сделать, это дать один год вместо трех. И одновременно прислал мне справку о реабилитации, которой он добился сам. Вообще мистика. Я таких случаев больше не знаю.

Потому что если ты все время переживаешь случившееся, то это уже не жизнь. Жутко больно. Думаешь о жене, о ребенке. Кстати, когда во время одного из обысков стали смотреть мои книжки, сын вышел и смотрел с интересом. И спросил: мам, а чего они папины книжки смотрят, а мои нет? Жена ответила: ничего, вырастешь, и твои будут смотреть. И это так их разозлило. Они г ворят: вот, вы уже ребенка воспитываете в таком духе… Суд опять назначили накануне моего дня рождения.