История античного атлетизма

Пифагорейцы учили: «Гармония есть совмещение и сочетание противоположностей»

физическая культура всегда являлась у греков символом и принадлежностью спокойного процветания, о чем лучше всего свидетельствует мирный характер Олимпийских и других священных игр.

Большинство исследователей склонно считать, что VI–V вв. до н. э. – это еще вполне благополучный период, почти «золотой век агонистики». Столетиями складывавшиеся прочные устои античных стадионов начинают колебаться лишь в начале IV века, а в середине IV века олимпийский упадок уже очевиден: он закономерно совпал с кризисом греческого полиса и полисной системы в целом.

Это же явление коснулось и античного спорта: могучие, но узко ограниченные профессионалы (сменившие на стадионах гармонично развитых любителей-универсалов) выступают преимущественно в каком-либо одном виде состязаний. Эта «агонистическая специализация» порождала порой весьма неприятные явления. И хотя снижение патриотического и воспитательного значения игр (во времена македонского, а затем – и римского господства) не намного уменьшило интерес к ним со стороны зрителей, но такие состязания уже никак не способствовали процветанию спорта в благородном, высоком, истинном значении этого слова

«Они тупоумны, они сделаны из мяса свиней или быков» – так издевался над подобными агонистами Диоген Синопский.[115]

Разумеется, киники не собирались отрицать и порицать агонистику вообще. Но бездумное наращивание мышц, холодная и расчетливая жестокость бойцов-профессионалов (в более поздний период истории греческих игр) и, наконец, преклонение зрителей перед тупой силой звероподобных победителей вызывали справедливые насмешки со стороны многих кинических философов. Они считали, что сила и здоровье нужны, в первую очередь, для свершения добрых дел, а не для удовлетворения собственного самолюбия, не для потехи взвинченных, порой даже истеричных «болельщиков».

В противовес мнению Платона, многие киники отстаивали абсолютный примат духовного начала и в жизни, и в искусстве, и на стадионах.

Педагогическая система эллинов, достигнув своего высшего уровня (V–VI века до н. э.), предполагала пропорциональное сочетание физических упражнений с гуманитарным воспитанием. Ведущая роль тут принадлежала не только сугубо педагогическим или политическим, но и эстетическим принципам эллинов. Почетное место в этой системе занимали и агонистика, и искусство. Ибо, согласно учению античных мыслителей, литература, скульптура и музыка для души являются тем же, чем гимнастика для тела.[79] Этот период древнегреческого искусства был характерен тем, что в музыке преобладала гармония, а в скульптуре все более утверждался эстетический принцип соразмерности частей человеческого тела.

Стандартному идеалу «прекрасного и доброго» киники противопоставляли свою концепцию мудреца, воплотившуюся в образах Сократа, а затем – Диогена. Они отождествляют понятия σοφος = καλὸς κἀγαθός = ανηρ αγαθος (доблестный муж). Все эти термины равно выражают один и тот же общественный и нравственный идеал – конечную цель кинического воспитания.

Низы греческого общества устами своих идеологов выражали собственное духовное превосходство, доказывая, что их трудолюбие и ум выше калокагатии высокомерных аристократов.[67]

Полнокровность и гармоническое изящество произведений древнегреческого классического искусства родились как синтез того лучшего, что могли дать все три типа эллинской калокагатии. Все это никогда не нашло б своего истинного выражения вне Олимпийских игр и прочих эллинских агонов.[66]

Естественно, что классическая калокагатия как основа греческой скульптуры должна была выражать и выражала гармонию тела и души. Ее непременным условием было могучее, красивое, пропорциональное, тренированное тело и выступления на стадионах во славу города и предков.

Но уже в эпоху расцвета классической калокагатии созревали зерна ее критики (Ксенофан, Сократ, Еврипид, Исократ).

Поэтому слова «школьный учитель» иногда звучали даже насмешливо: они были синонимом бедности. А если кто-нибудь надолго исчезал с горизонта друзей и знакомых, о нем говорили в шутку: «Он, вероятно, умер или учит где-то грамоте детей».

В честь тех, кто жертвовал городу часть своих доходов, сооружались статуи, издавались торжественные декреты, им предоставлялась ателия (освобождение от налогов) и почетные места на всех зрелищах.