Волчье небо

Ничего в молодости хорошего, кроме здоровых суставов

«Срут и срут, — бормотала она под нос. — Гадят и гадят. А я мой».
Она тоже любила этот город, всей душой. Только душа у нее была слепая, немая, скрюченная — и не умела выразиться иначе.

Вешалка пискнула. Пальто пыхнули разными запахами, как будто это соседи дружно ахнули. У каждого пальто был свой запах, как у соседа — голос. Тетя Даша — мазутом, Людочка — одеколоном, тетя Дуся — дымом и горелым, Иван Валентинович — шариками от моли. В коридоре было темно. Дядя Яша сел на полку, расплющил задом галоши. Упал спиной в уютную шерстяную копну пальто.

Это — не люди. Товарищ Гроссман правильно изложил. Это ад. Победить его нельзя. Только уничтожить. Помни об этом, если тебе вдруг ошибочно покажется, что перед тобой — люди.

Слез не бывает там, где лед.

Надо такой мир. В котором девочки хлопаются в обморок при виде мыши. А не закапывают отрезанные ноги.

Потом в трубке стукнуло, рявкнуло:

— Детприёмник!

И было в этом голосе, в самом слове, куцем, уродливом — сразу всё: серые казенные одеяла, серые миски, клацающие ложки, клацающие пасти, серая форма, серенькие слепые души.

Страх… Если б ты знал, сколько пакостей люди делают исключительно от страха…

Шурка взял вилку, взял нож. Когда он последний раз ел вилкой и ножом? В войну все всё ели ложками.

Она тоже любила этот город, всей душой. Только душа у нее была слепая, немая, скрюченная — и не умела выразиться иначе.