Из чего только сделаны

«В случае опасности улитка прячется в раковину. У неё там бутылка водки и пистолет».

Потому что «не егози» потом полночи порхало в уме Раи, заставляя раздумывать, что это за слово. Откуда оно взялось. В нем было что-то от бабы-яги, от озимых хлебов и ягод.

Если вещь действительно никому не нужная и все о ней забыли, эта вещь теряет свое прошлое и становится невесомой. То есть становится легче воздуха. Любая вещь – хоть кирпич. Если такие вещи склеить вместе специальным ненужным клеем, получится шар и он будет летать.

У часов пересохло горло, они никак не могли сглотнуть сонные песчинки времени.

лежу по коридору мимо дверей в кабинеты, туалеты, приёмные и процедурные, вверх лицом, на спине, нельзя лежать по коридору, можно идти, но я не иду, нельзя идти на кровати, надо лежать, рука привязана к металлическому прозрачным, в прозрачное капало, уже не капает, я лежу вперёд, а медсестра в кремовом халате идёт, её зовут Лина, медсестра Лина идёт меня по коридору на кровати, так не говорят, надо сказать меня везут, медсестра везёт меня по коридору, я везусь вверх лицом, ногами в бахилах вперёд, на мне синий халат с завязочками и белая простыня в голубой цветочек, нельзя говорить везусь, я лежу на кровати, медсестра Лина идёт по коридору, я слышу, как шуршат подошвы её туфель мимо дверей, и лежу неподвижно под простынёй по коридору вверх лицом, в синем халате с завязочками, мимо меня едут двери...
***
Дверь лифта открывается.
Куда? - без любопытства спрашивает один голос.
Вниз, в морг, - отвечает другой.
***
...жаль, что эти, бело-синие, оказались бахилы, мне почему-то хотелось шапочку...

Признает, что живет не взаправду, вполсилы, что сердце у нее хрустальное и губы холодные. Если как следует прижать, то опускает глаза, но тоже признает – все это ей совершенно не мешает и даже нравится. Она понятия не имеет, зачем выходить замуж и рожать ребенка. Зачем нужна постоянная работа и пенсия. Тем более, что у Антонины Ивановны за пять лет оплыл подбородок и стала почти седая челка, а у Янки ничего не случилось.
Антонина Ивановна думает, что Янка боится жизни, чувствует все вокруг непрочным, хрупким и временным, вот и боится пошевелиться, чтобы не сломать ненароком.
Все наоборот. Нет ничего постоянней и надежнее, нет ничего более вечного, чем она сама. Ничто не вместит прожитый день лучше, чем случайно подхваченная мелочь, ненужная безделушка, а в сумке много места, да и карманы бездонные. Янка плывет через свою жизнь прозрачной спокойной рыбкой и ничего особенного не делает, потому что никуда не торопится.
Иногда она замечает, как меняются чужие лица, как на пустырях растут новые дома, как лавочки перекрашивают из голубого в зеленый цвет, и вспоминает, что смерти нет; и плывет себе дальше, прозрачная рыбка, веселое дневное привидение, самая счастливая девочка на Земле.

Раньше, вечером, он заснул, а я, не одеваясь, пошла в туалет, и там, открыв навесной шкаф в поисках нового рулона туалетной бумаги, увидела клей; несколько дней думала об этой банке «склеивает всё! потрясающая надёжность! безопасен в быту!», а потом — в тот вечер мы немножко перепили и перетрахались, он заснул, а я осталась проветривать голову и курить у окна, в четыре утра пошла в туалет, сняла с полки банку с клеем, вернулась в комнату, раскрыла Андрея, всегда спящего на животе, и тщательно намазала его спину густой полупрозрачной желтоватой жидкостью.
Потом сняла футболку и легла сверху.

Скоро город предстал перед ней в дразнящем золотом и синем сиянии, превратился в безразличный механизм, предлагающий мелкие и крупные отвлечения за деньги, всем, кто серьезно болен, кто одинок, кто устал от одних и тех же маршрутов, кто пресытился, страдает от пустоты, озлоблен и утомлен. В отличие от бабушки и древних целителей, стремящихся принести пользу и спасти страдающего человека от болезни, город вел себя жестоко, многие его процедуры дразнили, вызывали привыкание, превращали своего последователя в кого-то другого. А еще подменяли лечение, приносящее утешение и пользу. И следующее утро не несло никакого облегчения. А только усиливало ощущение бессмысленности и пустоты.

И каждый раз, слыша его голос в трубке, Янка едва не умирает. Щеки горят, горло перехватывает и по всему телу мурашки. Она этими мурашками уже десять лет жива. И даже сказала однажды вслух тяжелое, злое – «Нет!», - когда Константин Сергеевич как умел выговорил, что им нужно подумать о будущем. Потому что они бы поженились и через пару лет все стало бы совсем по-другому, притерлись бы, привыкли, и по телефону бы говорили только «скоро буду» или «купи хлеба». Очень было жалко мурашек.

Янка так и осталась шестнадцатилетней, фарфоровой, бело-розовой. Наверное, это теперь навсегда. Тихая маленькая девочка. Воплощенный шепот и цыпочки. Бесчувственная идиотка.