Фуэнте Овехуна

Эстеван, Алонсо — алькальды[6] Фуэнте Овехуны.[7]
Куадрадо — рехидор[8] (член общинного совета) Фуэнте Овехуны.
Хуан Рыжий, Менго, Баррильдо — крестьяне.
Паскуала, Хасинта — крестьянки.
Ортуньо, Флорес — слуги командора

молитве повторю своей:
"И не введи во искушенье!"
Такая жизнь мила мне, право.
Мне ни к чему льстецов орава,
Все их посулы и моленья.
Им нашу разве жаль сестру?
Лишь об одном способны печься:
Им ночью надобно развлечься,
Чтобы пресытиться к утру.
Паскуала
Да! Верные слова твои,
Мужчин за дело ты поносишь.
С них благодарности не спросишь,
Они точь-в-точь, как воробьи.
Зимой, когда не могут птички
В промерзлом поле прокормиться,
Их стайка в дверь твою стучится:
"Чивик! Подайте чечевички!"
Всю зиму кормишь воробьев.
Но вот теплеет, солнце - выше,
Глядь! - воробьи опять на крыше
И не слетаются на зов:
Прошла нужда - ушла привычка.
И ежели ты их стыдишь:
"А где спасибо?" - слышишь с крыш:
"Чирик-чирик! Уйди, чумичка!"
Так и мужчины. Разве нет?

Видали, как пекутся пышки?

Сначала масло вскипятят,

И комья теста — бух подряд

В котел, где масло — аж до крышки.

Выходят разными порой

Они оттуда: та — примятой,

Та — круглой, та — продолговатой,

Та — подгорелой, та — сырой.

Вот так поэт печет стихи.

Слова помнет, помнет, как тесто,

Пока не станет мысль на место,

Освободясь от шелухи.

Все это, как в котел, наспешку

Он на бумажный лист швырнет,

С надеждою, что льстивый мед

Замажет горечь и насмешку.

Печет, печет за строчкой строчку, —

Не покупают ни одной,

И пекарь сам своей стряпней

Давиться должен в одиночку

Флорес

Любовь отвагу придает

Книг теперь такая тьма,

Что нужную средь них найдешь едва ли;

А прочитав толстенные тома,

Знать будешь менее, чем знал вначале.

Порой уже в заглавии одном

Так много вздора, что мозги вверх дном.

Книгопечатанье — изобретенье

Полезнейшее. Кто б его отверг?

Оно спасает мысли от забвенья.

Станок печатный косность ниспроверг

И помогает сеять просвещенье.

Его изобретатель Гутенберг[28]

Был немец, жил он в Майнце — и по праву

Бессмертную снискал себе он славу.

Но с умником случилось не с одним:

Их книги выходили из печати, —

И таял ореол ума, как дым.

Есть наглецы, что издают, как тати,

Свой вздор, избрав почтенный псевдоним.

Есть злыдни, — мучит их успех собратий;

Такой нарочно тиснет сущий бред

Под именем врага, ему во вред.

Знайте, что любовь глуха:

Коль, права ее задеты,

Увещаний не услышит.

Любовь — основа,

Причина сущего, закон!

Не будь любви — всему конец!

Язык — он все облагородит

Возносимся мы ввысь,
Чтоб тотчас же упасть, ломая крылья.

Живем и дышим мы, любя,
Но любит всяк лишь сам себя.