Галина Юзефович рекомендует

Советская эпоха ознаменовалась таким пренебрежением по отношению к самой идее человеческой жизни, таким аномальным количеством насилия, крови и убийств, что разглядеть в этом макабрическом вихре изменение практик, обрядов и ритуалов, связанных со смертью, становится очень сложно — и все же возможно.

Историк и культуролог Анна Соколова в своей книге прослеживает эволюцию советских похоронных практик начиная с «поповской стачки», практически парализовавшей жизнь Перми в 1918 году (священнослужители отказывались отпевать умерших, и принуждать их вернуться к работе пришлось Губчека), вплоть до тотальной десакрализации смерти в конце 1930-х. Торжественные похороны борцов за правое дело, новая концептуализация кладбища в мире социализма, переход от традиционных захоронений к «прогрессивной» кремации, институционализация советской похоронной индустрии — Анна Соколова пишет о вещах, долгое время находившихся вне поля публичной видимости — и в силу этого жгуче, почти болезненно привлекательных.

Книга Андрея Десницкого — сравнительно редкий пример стремления примирить религиозный подход с научным и сформировать новую философскую основу для научной интерпретации Библии. Предлагая ответы на классические вопросы вроде того, кто является автором Моисеева Пятикнижия (неужели правда Моисей?) и существовал ли в действительности царь Давид (или его нужно считать древнееврейским аналогом мифического короля Артура), Десницкий не только позволяет читателю познакомиться с современным видением библейской истории, но и исподволь проводит тезис о применимости и принципиальной допустимости доказательного научного подхода в библеистике и теологии в целом.

Роман классика датской литературы ХХ века Тове Дитлевсен описывает крутую эмоциональную параболу. Два года назад его героиня Лизе стала знаменита, получив награду за свою детскую книгу, но этот успех разрушил ее отношения с мужем, а саму ее лишил способности писать. Воцарившаяся в доме юная домработница, в недавнем прошлом сирота из приюта, влюбленная в творчество Лизе, кажется, стремится привнести в семью своих работодателей тепло, безусловное принятие и пресловутый датский хюгге, но на самом деле сеет лишь отчуждение и хаос. Дети сторонятся матери, а сама мать тем временем видит повсюду странные лица и слышит пугающие голоса, медленно оползая в пропасть безумия. Неудачная попытка самоубийства, предпринятая Лизе словно бы против собственной воли, становится поворотным пунктом — точкой, в которой жизнь героини, коснувшись дна, начинает медленное и мучительное движение наверх — к свету, властно вовлекая в этот процесс и читателя.

Нил, бывший актер и, по выражению собственной дочери, «король заброшенных проектов», решив получить наконец высшее образование на вечернем отделении университета, встречается там с преподавательницей по имени Элизабет Финч. Ее курс называется «Культура и цивилизация», однако в действительности Элизабет преподает своим великовозрастным студентам (младшим — немного за тридцать, старшим — крепко за сорок) диковинную смесь критического мышления и традиционной риторики, побуждая их не столько узнавать новое, сколько мыслить, сомневаться в очевидном, спорить и находить новые ракурсы в вещах, о которых, казалось бы, уже многократно сказано все возможное и невозможное.

<...> для Нила и ее преподавательские приемы, и, главное, она сама — отстраненная, доброжелательная, ясная и загадочная — становятся важнейшими источниками света и смысла на все последующие годы. Их прохладная и вместе с тем глубоко эмоциональная дружба (несколько писем и три-четыре совместных обеда в год) продолжается и после окончания учебы, а после смерти наставницы Нил узнает, что та оставила ему свою библиотеку и записные книжки — то ли просто потому, что других претендентов на роль душеприказчика не нашлось, то ли с намеком на необходимость завершить эссе, так и не дописанное Нилом много лет назад в университете.

В начале 1990-х, когда бал на мировой культурной арене правил постмодерн, «Сердце бури» было встречено сдержанно: критики, признавая бесспорный талант Хилари Мантел, в то же время не без ехидства замечали, что ее книга сильно выиграла бы, будь в ней «немного меньше исторического и немного больше романа». Однако, как это часто случается с вещами, не попадающими в актуальную моду, «Сердце бури» оказалось романом с длинным дыханием. Сегодня это консервативное, обстоятельное, начисто лишенное игровой иронии повествование о трех героях Великой французской революции — Жорже Дантоне, Камиле Демулене и Максимилиане Робеспьере — выглядит куда современнее и достойнее многих постмодернистских опусов тех лет.

Троих пионеров — 13-летних Линара, Олега и Инну — отбирают для участия в рискованном эксперименте: в 1986 году они должны впервые в истории отправиться за пределы Солнечной системы на уникальном корабле, перемещающемся по невидимым космическим струнам, и там предотвратить глобальную катастрофу, грозящую гибелью человечеству. Линар, Олег и Инна избраны для этой сложнейшей миссии потому, что только дети, не достигшие гормональной зрелости, способны выдержать воздействие особых частиц, приводящих корабль в движение, и вернуться живыми на Землю через несколько месяцев после старта.

Однако из-за погрешности в расчетах полет затягивается: для самих героев он длится меньше часа, но на Земле за это время проходит 30 лет. Советский Союз распался, космодром, с которого стартовали ребята, заброшен, руководители проекта давно умерли — и о юных космонавтах и их подвиге никто уже не помнит. Более того, будущее, которое Линар, Олег и Инна строили в 1986-м, в которое верили и к которому стремились, давно кануло в прошлое. Адаптироваться же к прагматичному, меркантильному и насквозь материалистичному миру России конца 2010-х детям из середины 1980-х с их возвышенными фантазиями и мечтами оказывается непросто.

Все чтение в наши дни, кажется, распалось на два больших рукава — утешительно-эскапистское, позволяющее хотя бы на время укрыться от происходящего в реальности, и объясняюще-комментирующее, дающее шанс немного лучше понять события последнего месяца. Роман американского врача и писателя, профессора клинической психиатрии в Стэнфорде Дэниела Мейсона «Зимний солдат» парадоксальным образом объединяет оба эти потока.

Описывая эпоху, достаточно далеко отстоящую от нас во времени (действие романа разворачивается в годы Первой мировой войны), он дарит желанную передышку от драм сегодняшних, перенося читателя в мир понятный, но все же комфортно иной. Вместе с тем «Зимний солдат» — одно из самых мощных антивоенных высказываний последних десятилетий, рисующее весь ужас войны с почти натуралистичной ясностью и в то же время с бескомпромиссной пылкостью.

Пожалуй, если бы ключевую идею романа англичанки Сары Мосс нужно было свести к одной простой оппозиции, то звучала бы она так: подвижничество или счастье? Именно на этот вопрос так или иначе пытаются ответить все героини «Фигур света» — английские суфражистки викторианской эпохи, вынужденные постоянно выбирать: комфорт или служение бедным, покой или вечная борьба, доброта или несгибаемая твердость, призвание или семья, достаток или свобода.

Очередная книга немецкого критика, историка и публициста Флориана Иллиеса устроена примерно так же, как и обе предыдущие — бестселлер «1913. Лето целого века» и его продолжение, «1913. Что я на самом деле хотел сказать». По сути дела, «Любовь в эпоху ненависти» — это снова многофигурный документальный центон, собранный из десятков переплетающихся подлинных сюжетов таким образом, чтобы из отдельных человеческих историй в нем складывалась История с большой буквы. Но если в прежних книгах Иллиес работал широкими мазками, рисуя эпоху в целом и не концентрируясь на каком-то одном аспекте человеческого бытия, то в «Любви в эпоху ненависти» в фокусе его внимания — любовные отношения во всем их многообразии и сложности.

Главное чувство, которое Иллиес раз за разом пробуждает в своих читателях, это щемящая тоска по времени накануне глобальной катастрофы — такому трогательному, хрупкому, обманчиво надежному, но в то же время трагически обреченному. Не изменяет он этой тактике и на сей раз. В его нынешней книге точкой невозврата — той самой катастрофой, делящей жизнь на «до» и «после», становится приход Гитлера к власти и пожар Рейхстага 27 февраля 1933 года: именно эта дата знаменует для Иллиеса радикальный перелом и полную смену декораций.

Книга историка Николая Эппле разрабатывает <...> соотношение коллективной памяти и коллективной вины уже на реальном историческом материале. Как учились жить с памятью о репрессиях, диктатуре, геноциде и несправедливых войнах с собственным участием в Аргентине, Польше, ЮАР, России и как искали — иногда успешно, иногда не очень — собственные стратегии примирения и согласия — обо всем этом Эппле рассказывает очень спокойно, сдержанно и на первый взгляд академически нейтрально.

Однако по мере углубления в тему с кристальной ясностью вырисовывается позиция автора, надежно подкрепленная фактами: прошлое формирует и определяет настоящее и любая страна, не разобравшаяся со своими старыми грехами, имеет шансы на их повторение в том или ином виде. Сегодня мы все имеем неприятную возможность убедиться в истинности этого суждения, и понятно, что ту относительно комфортную точку осмысления и проработки, о которой пишет в своей книге Эппле, мы уже миновали. Но впереди нас, хочется верить, ждет следующая — уже связанная с происходящими сегодня событиями, и важно подойти к ней подготовленными.

Еще полгода назад книга американской исследовательницы Моники Блэк, посвященная бурному разгулу оккультизма, мистики и сектантства в послевоенной Германии, читалась как интересная аналогия с российскими 1990-ми годами, когда после долгих советских запретов на поверхность внезапно массово полезли всевозможные колдуны, астрологи и экстрасенсы. Однако с сегодняшней позиции «Земля, одержимая демонами» выглядит несколько иначе: из исторической параллели она превращается в прогноз или, если угодно, предостережение.

Давящая, не находящая себе выхода и не проработанная коллективная вина имеет свойство прорываться наружу в самом иррациональном и безумном виде, порождая ложные надежды, страхи, ломая причинно-следственные связи и сгущая и без того густой ментальный туман. Анализируя те формы, которые подобные настроения принимали в Германии конца 1940-х — начала 1950-х, Моника Блэк показывает нам то, к чему нам стоит готовиться и чего надлежит остерегаться в ближайшем будущем.

Главный герой «Благоволительниц» — офицер, эстет, интеллектуал, сноб и в довершение всего гомосексуал (грех по меркам Третьего рейха абсолютно непростительный) — начинает с абсолютного отрицания «плебейской» нацистской идеологии. Однако по мере наблюдения за происходящим в его голове происходит нормализация, за нормализацией — соучастие, а после пусть снисходительное и слегка брезгливое, но принятие тех ценностей, которые раньше казались отвратительными. И вот уже он, Максимилиан Ауэ, аристократ, любитель немецкой музыки и тонкий знаток поэзии, за ручку ведет к расстрельному рву заблудившуюся трехлетнюю еврейскую девочку, не чувствуя при этом ничего, кроме усталости.

Роман Литтелла, жуткий сам по себе, пугает особенно остро, в частности, потому, что написан от первого лица и все происходящие с героем мутации мы переживаем буквально у него в голове. Назвать это чтение поддерживающим или утешительным не повернется язык, однако сверить эмоции Максимилиана с собственными и проверить, надежно ли задраены переборки, нет ли лазейки для мрака извне, будет, пожалуй, нелишним.

Книга немецкого журналиста, писателя и патриота Себастьяна Хафнера поражает своей прозорливостью и беспощадной ясностью: написанная в 1939 году, еще до начала Второй мировой войны, она предельно точно фиксирует и логически увязывает все этапы сползания немецкого общества в бездну нацизма. От милитаристского угара в 1914 году Германия мигрирует к разочарованию и коллективной депрессии в 1918-м, которые сменяются лихорадочным оживлением середины 1920-х, ресентиментом начала 1930-х и, наконец, его закономерным следствием — ростом националистических и реваншистских настроений.

Отслеживая процессы на макроуровне, Хафнер в то же время вдумчиво анализирует и те механизмы, при помощи которых нацистская идеология проникает в сердца отдельных людей: спекуляции на прекрасной идее товарищества, коллективная ответственность, словесные манипуляции, навязанная беспомощность. Именно в деконструкции, в тотальном разоблачении этих нехитрых, но безупречно работающих в любую эпоху приемов, пожалуй, и состоит главная ценность «Истории одного немца» для сегодняшнего читателя: понимая, как они работали в 1930-е годы в Германии, мы сможем лучше распознавать те же методы и, соответственно, лучше им сопротивляться.

Новый небольшой роман Линор Горалик, как и прежние вещи автора, лежит где-то на стыке высокой драмы и самого низкого, приземленного быта. Осенью 1941 года подмосковная психиатрическая больница (в ней читатель легко узнает легендарную «Кащенко») готовится к эвакуации, которой, вполне возможно, никогда не будет. Больным не хватает еды, одежды и медикаментов — особенно медикаментов. И пациенты, и медперсонал уже знают о том, как обходятся с душевнобольными наступающие немцы, и в этой ситуации любое действие, отличное от панического бегства, может быть приравнено к подвигу. В миражной реальности накануне катастрофы внутреннее безумие пациентов вступает в причудливое взаимодействие с внешним абсурдом, а граница между ужасом внутри и ужасом снаружи становится практически неразличима.

Написанный в 2001 году роман американки Джеральдин Брукс читается сегодня как остроактуальный — оно и неудивительно, ведь речь в нем идет об эпидемии и карантине. В 1665 году в уединенную английскую деревушку вместе с большой партией заграничных тканей прибывает страшная гостья — бубонная чума. Для того чтобы сдержать ее распространение, все жители деревушки во главе с местным священником принимают решение добровольно подвергнуться карантину: отныне никто не может покинуть деревню или приехать в нее. Следующий год — год чумы — становится для них временем бесчисленных потерь, безумия, апатии, взаимопомощи и ни с чем не сравнимого героизма. Но самое главное испытание, как ни удивительно, ждет героев в тот момент, когда чума отступит и на горизонте впервые забрезжит надежда.

В октябре 1993 года в Москве льется кровь и полыхает здание парламента. Россия в очередной раз замерла на перепутье, а пятидесятидвухлетний журналист и писатель Андрей Тихонов, автор романа о Великой Отечественной войне и обозреватель модного московского издания, приходит в чувство в собственных «жигулях» и обнаруживает на соседнем сиденье труп майора милиции с финским ножом в груди. Последнее, что Тихонов помнит, это как накануне по заданию редакции выехал в направлении закрытого города Покров-17. Город этот — вернее, даже не город, а целая территория в Калужской области, включающая в себя несколько деревень и один поселок городского типа, обнесена военным кордоном и засекречена настолько, что наружу о ней не просачивается почти никаких сведений, а внутрь попасть заведомо невозможно. И тем не менее, вне всяких сомнений, Тихонов находится в Покрове-17, милицейский майор явно убит его руками, а воспоминания о событиях последних суток словно намеренно стерты из его памяти.

Лю Итин и Фан Сыци, девочки из богатых семей, дружат едва ли не с рождения, зачитываются умными книгами не по возрасту и с охотой ходят в гости к соседке — молодой красавице Ивэнь, недавно вышедшей замуж за красивого и богатого молодого человека. Обе они не понимают, почему в любую жару Ивэнь ходит в закрытой одежде, а однажды Итин начинает чувствовать, что перестала понимать и свою лучшую подругу: девочек разделила какая-то мрачная тайна.

В романе Линь Ихань сплелись сразу несколько проблем, в равной мере характерных для Тайваня: стигматизация психиатрических заболеваний, семейное насилие и фактически легализованные сексуальные отношения с несовершеннолетними. И в этой жутковатой картине российский читатель, вполне вероятно, различит знакомые черты.

Решать лингвистические задачки — примерно как грызть семечки: единожды начав, остановиться невозможно. Однако важное отличие от семечек состоит в том, что лингвистические задачи не просто убивают время, но в самом деле развивают интеллект и обогащают решающего новыми и нетривиальными знаниями о самых разных языках мира — от очевидных и, казалось бы, общеизвестных до экзотических.

Лингвисты Александр Бердичевский и Александр Пиперски (последнего читатель знает по замечательному и очень популярному «Конструированию языков») собрали в своей книге самые увлекательные задачи, но не только: все феномены, так или иначе всплывающие по ходу их решения, получают у авторов детальное объяснение, проливающее свет не только на конкретный язык, но и на стоящую за ним культуру и, шире, на особенности человеческого мышления.

Просторный манящий мир, дальние странствия, захватывающие приключения, волнующие тайны и симпатичные герои, безусловное сопереживание которым не требует от читателя ни малейших душевных усилий — индийский писатель Амитав Гош показывает, что все эти простодушные, сугубо детские, казалось бы, литературные радости вполне можно переживать и во взрослом возрасте. Его эпическая трилогия, первая часть которой «Маковое море» вышла, наконец, на русском в образцовом переводе Александра Сафронова, представляет собой удивительный и, пожалуй, не имеющий аналогов в современной словесности гибрид серьезной постколониальной прозы и легкого авантюрного романа в лучших традициях Роберта Луиса Стивенсона или, если угодно, Рафаэля Сабатини.

Книга французского мыслителя, политика и выдающегося гурмана конца XVIII — начала XIX века Жана Антельма Брийя-Саварена очень глубоко укоренена в мировой культуре, поэтому трудно поверить, что первый и последний ее перевод на русский был сделан не с французского, а с немецкого и появился он более 150 лет тому назад. И тем не менее факт остается фактом: нынешнее издание — первый полный перевод этого классического труда, выполненный как положено и закрывающий наконец давнюю лакуну.

...Брийя-Саварен весьма тонко и остроумно рассуждает о том, что делает пищу привлекательной, о том, чем тривиальная сытость отличается от возвышенной гастрономической удовлетворенности и как последняя модифицирует наше поведение. Ну а кроме того, развлекает читателя анекдотами и щедро делится не столько рецептами, сколько интересными кулинарными идеями, сочетаниями и приемами, ничуть не утратившими актуальности.