Галина Юзефович рекомендует

Пожалуй, если бы ключевую идею романа англичанки Сары Мосс нужно было свести к одной простой оппозиции, то звучала бы она так: подвижничество или счастье? Именно на этот вопрос так или иначе пытаются ответить все героини «Фигур света» — английские суфражистки викторианской эпохи, вынужденные постоянно выбирать: комфорт или служение бедным, покой или вечная борьба, доброта или несгибаемая твердость, призвание или семья, достаток или свобода.

Очередная книга немецкого критика, историка и публициста Флориана Иллиеса устроена примерно так же, как и обе предыдущие — бестселлер «1913. Лето целого века» и его продолжение, «1913. Что я на самом деле хотел сказать». По сути дела, «Любовь в эпоху ненависти» — это снова многофигурный документальный центон, собранный из десятков переплетающихся подлинных сюжетов таким образом, чтобы из отдельных человеческих историй в нем складывалась История с большой буквы. Но если в прежних книгах Иллиес работал широкими мазками, рисуя эпоху в целом и не концентрируясь на каком-то одном аспекте человеческого бытия, то в «Любви в эпоху ненависти» в фокусе его внимания — любовные отношения во всем их многообразии и сложности.

Главное чувство, которое Иллиес раз за разом пробуждает в своих читателях, это щемящая тоска по времени накануне глобальной катастрофы — такому трогательному, хрупкому, обманчиво надежному, но в то же время трагически обреченному. Не изменяет он этой тактике и на сей раз. В его нынешней книге точкой невозврата — той самой катастрофой, делящей жизнь на «до» и «после», становится приход Гитлера к власти и пожар Рейхстага 27 февраля 1933 года: именно эта дата знаменует для Иллиеса радикальный перелом и полную смену декораций.

Книга историка Николая Эппле разрабатывает <...> соотношение коллективной памяти и коллективной вины уже на реальном историческом материале. Как учились жить с памятью о репрессиях, диктатуре, геноциде и несправедливых войнах с собственным участием в Аргентине, Польше, ЮАР, России и как искали — иногда успешно, иногда не очень — собственные стратегии примирения и согласия — обо всем этом Эппле рассказывает очень спокойно, сдержанно и на первый взгляд академически нейтрально.

Однако по мере углубления в тему с кристальной ясностью вырисовывается позиция автора, надежно подкрепленная фактами: прошлое формирует и определяет настоящее и любая страна, не разобравшаяся со своими старыми грехами, имеет шансы на их повторение в том или ином виде. Сегодня мы все имеем неприятную возможность убедиться в истинности этого суждения, и понятно, что ту относительно комфортную точку осмысления и проработки, о которой пишет в своей книге Эппле, мы уже миновали. Но впереди нас, хочется верить, ждет следующая — уже связанная с происходящими сегодня событиями, и важно подойти к ней подготовленными.

Еще полгода назад книга американской исследовательницы Моники Блэк, посвященная бурному разгулу оккультизма, мистики и сектантства в послевоенной Германии, читалась как интересная аналогия с российскими 1990-ми годами, когда после долгих советских запретов на поверхность внезапно массово полезли всевозможные колдуны, астрологи и экстрасенсы. Однако с сегодняшней позиции «Земля, одержимая демонами» выглядит несколько иначе: из исторической параллели она превращается в прогноз или, если угодно, предостережение.

Давящая, не находящая себе выхода и не проработанная коллективная вина имеет свойство прорываться наружу в самом иррациональном и безумном виде, порождая ложные надежды, страхи, ломая причинно-следственные связи и сгущая и без того густой ментальный туман. Анализируя те формы, которые подобные настроения принимали в Германии конца 1940-х — начала 1950-х, Моника Блэк показывает нам то, к чему нам стоит готовиться и чего надлежит остерегаться в ближайшем будущем.

Главный герой «Благоволительниц» — офицер, эстет, интеллектуал, сноб и в довершение всего гомосексуал (грех по меркам Третьего рейха абсолютно непростительный) — начинает с абсолютного отрицания «плебейской» нацистской идеологии. Однако по мере наблюдения за происходящим в его голове происходит нормализация, за нормализацией — соучастие, а после пусть снисходительное и слегка брезгливое, но принятие тех ценностей, которые раньше казались отвратительными. И вот уже он, Максимилиан Ауэ, аристократ, любитель немецкой музыки и тонкий знаток поэзии, за ручку ведет к расстрельному рву заблудившуюся трехлетнюю еврейскую девочку, не чувствуя при этом ничего, кроме усталости.

Роман Литтелла, жуткий сам по себе, пугает особенно остро, в частности, потому, что написан от первого лица и все происходящие с героем мутации мы переживаем буквально у него в голове. Назвать это чтение поддерживающим или утешительным не повернется язык, однако сверить эмоции Максимилиана с собственными и проверить, надежно ли задраены переборки, нет ли лазейки для мрака извне, будет, пожалуй, нелишним.

Книга немецкого журналиста, писателя и патриота Себастьяна Хафнера поражает своей прозорливостью и беспощадной ясностью: написанная в 1939 году, еще до начала Второй мировой войны, она предельно точно фиксирует и логически увязывает все этапы сползания немецкого общества в бездну нацизма. От милитаристского угара в 1914 году Германия мигрирует к разочарованию и коллективной депрессии в 1918-м, которые сменяются лихорадочным оживлением середины 1920-х, ресентиментом начала 1930-х и, наконец, его закономерным следствием — ростом националистических и реваншистских настроений.

Отслеживая процессы на макроуровне, Хафнер в то же время вдумчиво анализирует и те механизмы, при помощи которых нацистская идеология проникает в сердца отдельных людей: спекуляции на прекрасной идее товарищества, коллективная ответственность, словесные манипуляции, навязанная беспомощность. Именно в деконструкции, в тотальном разоблачении этих нехитрых, но безупречно работающих в любую эпоху приемов, пожалуй, и состоит главная ценность «Истории одного немца» для сегодняшнего читателя: понимая, как они работали в 1930-е годы в Германии, мы сможем лучше распознавать те же методы и, соответственно, лучше им сопротивляться.

Новый небольшой роман Линор Горалик, как и прежние вещи автора, лежит где-то на стыке высокой драмы и самого низкого, приземленного быта. Осенью 1941 года подмосковная психиатрическая больница (в ней читатель легко узнает легендарную «Кащенко») готовится к эвакуации, которой, вполне возможно, никогда не будет. Больным не хватает еды, одежды и медикаментов — особенно медикаментов. И пациенты, и медперсонал уже знают о том, как обходятся с душевнобольными наступающие немцы, и в этой ситуации любое действие, отличное от панического бегства, может быть приравнено к подвигу. В миражной реальности накануне катастрофы внутреннее безумие пациентов вступает в причудливое взаимодействие с внешним абсурдом, а граница между ужасом внутри и ужасом снаружи становится практически неразличима.

Написанный в 2001 году роман американки Джеральдин Брукс читается сегодня как остроактуальный — оно и неудивительно, ведь речь в нем идет об эпидемии и карантине. В 1665 году в уединенную английскую деревушку вместе с большой партией заграничных тканей прибывает страшная гостья — бубонная чума. Для того чтобы сдержать ее распространение, все жители деревушки во главе с местным священником принимают решение добровольно подвергнуться карантину: отныне никто не может покинуть деревню или приехать в нее. Следующий год — год чумы — становится для них временем бесчисленных потерь, безумия, апатии, взаимопомощи и ни с чем не сравнимого героизма. Но самое главное испытание, как ни удивительно, ждет героев в тот момент, когда чума отступит и на горизонте впервые забрезжит надежда.

В октябре 1993 года в Москве льется кровь и полыхает здание парламента. Россия в очередной раз замерла на перепутье, а пятидесятидвухлетний журналист и писатель Андрей Тихонов, автор романа о Великой Отечественной войне и обозреватель модного московского издания, приходит в чувство в собственных «жигулях» и обнаруживает на соседнем сиденье труп майора милиции с финским ножом в груди. Последнее, что Тихонов помнит, это как накануне по заданию редакции выехал в направлении закрытого города Покров-17. Город этот — вернее, даже не город, а целая территория в Калужской области, включающая в себя несколько деревень и один поселок городского типа, обнесена военным кордоном и засекречена настолько, что наружу о ней не просачивается почти никаких сведений, а внутрь попасть заведомо невозможно. И тем не менее, вне всяких сомнений, Тихонов находится в Покрове-17, милицейский майор явно убит его руками, а воспоминания о событиях последних суток словно намеренно стерты из его памяти.

Лю Итин и Фан Сыци, девочки из богатых семей, дружат едва ли не с рождения, зачитываются умными книгами не по возрасту и с охотой ходят в гости к соседке — молодой красавице Ивэнь, недавно вышедшей замуж за красивого и богатого молодого человека. Обе они не понимают, почему в любую жару Ивэнь ходит в закрытой одежде, а однажды Итин начинает чувствовать, что перестала понимать и свою лучшую подругу: девочек разделила какая-то мрачная тайна.

В романе Линь Ихань сплелись сразу несколько проблем, в равной мере характерных для Тайваня: стигматизация психиатрических заболеваний, семейное насилие и фактически легализованные сексуальные отношения с несовершеннолетними. И в этой жутковатой картине российский читатель, вполне вероятно, различит знакомые черты.

Решать лингвистические задачки — примерно как грызть семечки: единожды начав, остановиться невозможно. Однако важное отличие от семечек состоит в том, что лингвистические задачи не просто убивают время, но в самом деле развивают интеллект и обогащают решающего новыми и нетривиальными знаниями о самых разных языках мира — от очевидных и, казалось бы, общеизвестных до экзотических.

Лингвисты Александр Бердичевский и Александр Пиперски (последнего читатель знает по замечательному и очень популярному «Конструированию языков») собрали в своей книге самые увлекательные задачи, но не только: все феномены, так или иначе всплывающие по ходу их решения, получают у авторов детальное объяснение, проливающее свет не только на конкретный язык, но и на стоящую за ним культуру и, шире, на особенности человеческого мышления.

Самая очевидная — и по совместительству самая неточная — интерпретация «С ключом на шее», конечно же, состоит в том, что роман Шаинян — это очередной римейк «Оно» Стивена Кинга, только в отечественных декорациях. Однако за вычетом пересказываемого сюжетного слоя между этими двумя книгами очень мало общего — потому что в первую (а также во вторую, третью и, возможно, даже в четвертую) очередь Шаинян интересует не само зло, обитающее на берегу озера посреди сопок, но тот мир, в котором оно смогло зародиться и расцвести. И мир этот — мир позднесоветского детства во всем его цветущем и несколько зловещем многообразии.

Просторный манящий мир, дальние странствия, захватывающие приключения, волнующие тайны и симпатичные герои, безусловное сопереживание которым не требует от читателя ни малейших душевных усилий — индийский писатель Амитав Гош показывает, что все эти простодушные, сугубо детские, казалось бы, литературные радости вполне можно переживать и во взрослом возрасте. Его эпическая трилогия, первая часть которой «Маковое море» вышла, наконец, на русском в образцовом переводе Александра Сафронова, представляет собой удивительный и, пожалуй, не имеющий аналогов в современной словесности гибрид серьезной постколониальной прозы и легкого авантюрного романа в лучших традициях Роберта Луиса Стивенсона или, если угодно, Рафаэля Сабатини.

Книга французского мыслителя, политика и выдающегося гурмана конца XVIII — начала XIX века Жана Антельма Брийя-Саварена очень глубоко укоренена в мировой культуре, поэтому трудно поверить, что первый и последний ее перевод на русский был сделан не с французского, а с немецкого и появился он более 150 лет тому назад. И тем не менее факт остается фактом: нынешнее издание — первый полный перевод этого классического труда, выполненный как положено и закрывающий наконец давнюю лакуну.

...Брийя-Саварен весьма тонко и остроумно рассуждает о том, что делает пищу привлекательной, о том, чем тривиальная сытость отличается от возвышенной гастрономической удовлетворенности и как последняя модифицирует наше поведение. Ну а кроме того, развлекает читателя анекдотами и щедро делится не столько рецептами, сколько интересными кулинарными идеями, сочетаниями и приемами, ничуть не утратившими актуальности.

Подзаголовок книги Мэгги Нельсон — «Автобиография одного суда» — изрядно дезориентирует: что это вообще значит, как у суда может быть биография — а тем более автобиография? Но сам текст все расставляет по местам. Книга Нельсон — рассказ о ее участии в суде над предполагаемым убийцей Джейн Миксер — студентки, погибшей от рук неизвестного в 1969 году.

Джейн Миксер — родная тетя автора, и то, что на протяжении тридцати пяти лет ее убийство оставалось нераскрытым, изменило историю всей семьи и в конечном счете определило жизнь самой Мэгги Нельсон — вплоть до того момента, когда появление нового подозреваемого вновь вывело дело на первые полосы газет, а заодно основательно разбередило старые раны. Как следствие, «Красные части» — книга очень персональная: балансируя на стыке мемуаров, документального триллера, судебного процедурала и психологического эссе, Нельсон создает текст предельно болезненный, откровенный и эмоционально достоверный. Не сказать, чтобы приятный, но очень, очень мощный и впечатляющий.

Как многие писатели, стартовавшие с автобиографического материала, Эдвард Сент-Обин, автор знаменитого цикла об аристократе-травматике и наркомане Патрике Мелроузе, оказался заложником своего успеха. Его новый роман «Двойной контроль» — это, по сути дела, попытка вырваться из тени своего блистательного героя и перерасти несколько унизительное амплуа «однороманного» писателя.

Назвать эту попытку в полной мере удачной будет некоторым преувеличением: местами кажется, что в «Двойной контроль» Сент-Обин решил упаковать слишком много всего — от современной генетики и основ венчурного инвестирования до пространной галереи социальных типажей. А для того, чтобы в клубке второстепенных сюжетных линий вычленить магистральную, вам, возможно, придется прочитать половину романа. Однако, пожалуй, «Двойной контроль» — тот случай, когда некоторые читательские неудобства на входе вполне оправданы: скальпельная точность в деталях, выдающееся остроумие и веселая бесшабашная безжалостность и к себе, и к читателям, и, главное, к собственным персонажам — живым, теплым и обаятельным, по-прежнему составляют основу фирменного стиля Эдварда Сент-Обина.

Первая часть знаменитой и удостоенной множества литературных наград трилогии канадско-британской писательницы Рэйчел Каск — очередная (и, надо отметить, крайне интересная) попытка на практике продемонстрировать, что жанр романа куда более пластичен, гибок и открыт к новации, чем может показаться.

Главная героиня-рассказчица летит в Афины для того, чтобы преподавать там литературное мастерство, и попадает в водоворот чужих историй, каждая из которых высвечивает что-то в ее собственной жизни, одновременно трагической и обыденной. Множество голосов, из которых соткан роман Каск, поначалу создают ощущение хаотического вербатима, однако довольно скоро складываются в стройную ораторию с ясным мотивом и скрытой внутренней структурой.

Главную героиню романа Максима Сонина зовут Мишка, и она обычная московская девочка-подросток из интеллигентной семьи, как и многие другие, буквально воспитанная на детективной литературе в диапазоне от Агаты Кристи до Бориса Акунина. Однако в отличие от своих сверстниц Мишка не довольствуется пассивной ролью читателя: она — частный детектив, расследующий самые настоящие преступления. На этот раз в фокусе ее внимания — убийство молодой девушки, в котором сквозь заурядную бытовую подоплеку явственно проступает нечто большее, отчетливо зловещее, едва ли не мистическое.

Крепкий русский современный детектив (именно такова «Двоица») сам по себе редкость, но Максим Сонин работает, так сказать, на повышение читательских ожиданий: его роман — это еще и актуальная проза young-adult, острая и точная в деталях.

Лучше всего имя Энтони Горовица известно не читателям даже (хотя на его счету множество романов, в том числе по два официальных продолжения холмсианы и бондианы), но поклонникам детективных сериалов: именно Горовицу мы обязаны сценариями «Войны Фойла», а также значительной части эпизодов «Пуаро» и «Чисто английских убийств». Если вы смотрели хоть что-то из перечисленного, вы без труда составите впечатление о творческой манере Энтони Горовица в целом: и в прозе, и в сценариях в классическую детективную историю он вносит нюансы, отсылки и оттенки, избыточные с точки зрения жанрового функционала, но возвышающие его творчество до уровня настоящей большой литературы.

То, что поначалу кажется типовой и монолитной семейной сагой — одной из множества, рассыпается, разветвляется на множество отдельных рукавов, каждый из которых вполне может потянуть на отдельную повесть или роман. Условная и схематичная сюжетная конструкция расцветает целой галереей человеческих типов, выписанных с огромной любовью, пониманием и писательской щедростью — другому, более рачительному писателю, такого количества героев хватило бы на добрую трилогию, но Нина Вяха не склонна мелочиться. Как результат через пару сотен страниц все герои «Завещания» перестают восприниматься как абстрактные персонажи — о них невольно начинаешь думать как о реальных, теплых, лично знакомых людях, а их беды и радости становятся твоими радостями и бедами.